Палачи, жертвы и преступники…

***

Полковник запаса Владимир Слабука, автор нескольких книг об истории отечественных органов государственной безопасности и пограничной службы, завершает работу над сборником очерков, посвященных 95-летию создания Управления ФСБ России по Камчатскому краю, которое нам предстоит отметить в мае следующего года.

В новой книге, как и в предыдущих, Владимир Слабука знакомит читателей с уникальными архивными материалами, рассказывает о неизвестных широкому кругу страницах истории советских и российских органов государственной безопасности.

***

ФОТО: http://poluostrov-kamchatka.ru/pknews/photos/detail.php?ID=6443

Уполномоченный Марковского райисполкома Камчатской области Малин, зоотехник совхоза Екимов и их переводчики эвены Филипп Дьячков и Афанасий Павлов из сельскохозяйственной артели села Ваеги отправились в чукотские стойбища в январе 1941 года. Еще никто не знал какой трагической страницей войдет в историю нашей страны этот год. Для среднестатистического обывателя ничто в ближайшем будущем беды не предвещало. Весной сорокового Красная армия одержала хоть и трудную, но все-таки победу в финской кампании. После отмены в 1935 году карточек, полки магазинов начали постепенно наполняться продуктами и промышленными товарами. Казалось, что вот-вот и сбудется обещание И.В. Сталина: «Придем к изобилию!». Во всяком случае, его же слова: «Жить стало лучше, жить стало веселей» не воспринимались как насмешка…



Весело и звонко пели бубенцы четырех оленьих упряжек их каюрам. Малину предстояло взимать культжилсбор[1] в стойбищах колхозников и единоличников. Екимов собирался вербовать оленеводов в пастухи недавно созданного совхоза «Марковский». Зарплату им предлагали приличную, потому и не сомневался зоотехник, что найдет желающих пасти совхозные стада. Эвенам предстояло выполнять роли переводчиков и изредка – пастухов, когда возникнет необходимость перегонять оленей, которыми чаще всего кочевники погашали налог. (Снимок 1.Село Марково).



В ближних к Марково стойбищах культжилсбор колхозники выплачивали хоть и без понятной радости, но исправно. Созданные на Чукотке сельскохозяйственные артели и колхозы благодаря высоким закупочным ценам государства на оленину и меха демонстрировали стабильную рентабельность. В этих чукотских стойбищах постепенно забывали, как еще десять – пятнадцать лет назад случалось целым стойбищам умирать от голода.



На рентабельности хозяйств Марковского    района сказывалась и их близость к «чукотскому оазису», где посреди тундры на почвах, с которых река Анадырь смыла льды вечной мерзлоты, росли лиственные леса, укрытые с трех сторон горами. Здесь в далеком XVII веке казаки Семена Дежнева основали Анадырский острог, возле которого и выросло село Марково. Местный климат и почвы, как нигде больше на Чукотке, позволяют выращивать на открытом грунте картофель, капусту и другие овощи…



И если налог колхозники погашали без удовольствия, то перегонять стада в Марково брались с большим желанием, даже спорили, кому собираться в дорогу. Почти всем хотелось побывать в райцентре, заглянуть в лавки, узнать у знакомых новости.



Но по мере продвижения вглубь тундры Малину и Екимову работать становилось все труднее. Единоличники-кочевники и жили беднее колхозников, за исключением местных богатеев, по именам которых назывались стойбища, и представителей советской власти не жаловали. Здесь гостей из Марково встречали сдержанно, нарушая традиции тундрового гостеприимства. Ужинать команде Малина приходилось собственными харчами, взятыми в дорогу. Иногда удавалось покупать или обменивать у кочевников оленину. Покидая такие стойбища, переводчики ругались, не стесняясь районного начальства. Сказывалась, конечно, и древняя неприязнь между эвенами и чукчами, но к ней и политические мотивы примешивались. «Темные люди, однако», - самый лестный эпитет из тех, которыми Дьячков и Павлов награждали негостеприимных хозяев. (Снимок 2. Чукотская яранга).



10 февраля Малин и Екимов передали с оказией в Марково, что они направляются в стойбище единоличника Кававто. И он сам, и кочевавшие с ним еще несколько семей, имели долги по культжилсбору за несколько лет.



Больше известий в районном центре от группы Малина не получали. Поначалу тишина никого не беспокоила. В Вилюнейской тундре иных средств связи и транспорта, кроме оленьих и собачьих упряжек, еще не существовало.



Прошел март. В Марково ожидали, что группа Малина вернется к началу апреля, но календарь начал отсчитывать вторую декаду второго месяца весны, а известий от уполномоченного не поступало. В селе начали беспокоиться, но не очень. Мало ли что могло произойти в дороге. Страшные новости пришли к концу апреля…



В кабинет начальника Марковского районного отделения Камчатского управления НКВД лейтенанта госбезопасности Константина Ивановича Яковлева уже закрались плотные сумерки, но дизель, мощности которого едва хватало на освещение административных зданий райцентра, еще не запустили. Поэтому вошедшего без стука человека чекист узнал только после того, как он заговорил. Голос принадлежал начальнику местного отделения милиции Руденко, и в голосе его ощущалось явное беспокойство.



- Тундровый телеграф плохую новость принес, – начал он…



Вспыхнул свет, заставивший и хозяина кабинета, и вошедшего на мгновение зажмуриться.



Короткой паузы в разговоре Яковлеву хватило, чтобы почти с полной уверенностью предположить причину тревоги начальника милиции:



- О группе Малина?



Идущий к столу Руденко молча кивнул, не торопясь сообщить страшную новость, и лишь, когда устало присел на краешек стула, вздохнув, произнес:



- Убили их… Говорят, что всех… Подробностей не знаю… Надо ехать в стойбище Кававто, пока еще снег лежит…



Яковлев, совсем недавно переведенный на Чукотку из Усть-Камчатска, только по рассказам знал о тех временах, когда советские и партийные работники не рисковали выезжать в далекую тундру без надежного оружия. Но даже оно не всегда гарантировало возвращение. Рассказывали о пропавших геологах, топографах, учителях и врачах. Теперь, казалось, пришли другие времена. Группа Малина посчитала, что ей дробового ружья и карабина для возможной охоты или при встрече с полярными волками, хватит.



Начальник районного отделения НКВД, конечно, знал, что в тундре еще бродили многотысячные стада оленей, принадлежавшие зажиточным кочевникам, которые никакой власти, ни царской, ни советской, подчиняться не желали, а тем более платить налоги. Их влияние распространялось не только на собственных батраков, но и на всех кочевников, живущих в дальней тундре. Там редкий чукча мог отважиться на серьезный поступок, не посоветовавшись с шаманом.



В отдаленных стойбищах отказывались от участия в переписи населения, проводившейся в 1937 году, не соглашались перевозить грузы, несмотря на то, что эта работа хорошо оплачивалась, но в убийство четырех человек, Яковлев верить не хотел. Выходит, не разглядел он в своём районе настоящих врагов советской власти. Впрочем, чукотская тундра еще не раз содрогнется от массовых убийств по политическим и национальным мотивам и в годы войны, и после неё… (Снимок 3.Чукотские шаманы).



Яковлев, Руденко и выехавший с ними сержант госбезопасности Решетин еще надеялись, что произошел несчастный случай. Но сопровождавшие их десять вооруженных охотников из того же эвенского села Ваеги, в котором жили Дьячков и Павлов, хорошо зная тундру, иллюзий не питали. Они не сомневались, что их земляков и родственников убили.



В стойбище Кававто, чекисты решительно отказались от приготовленного для них угощения. Вареное мясо и языки оленей остались нетронутыми. Хотя после девяти дней трудного пути хотелось и отдохнуть, и пообедать не консервами, а свежим мясом. Чукчи умеют оленину готовить. Карибу они не перерезают горло, как некоторые северные народы, а душат и затем убивают ударом ножа в мозжечок. Мясо, пропитанное кровью, которое хозяйки яранг слегка недоваривают, получается вкусным и сочным…



К допросам жителей стойбища чекисты и начальник милиции приступили уже через полчаса после приезда. Первыми расспрашивали мужчин Кававто, Танака, Кеувтегина, Каннына, Рольтыыргина, Рультекота. Допрашивали их по отдельности в разных ярангах. Со слов кочевников выходило, что во всем виноват местный охотник Альнейкут.



Он взялся сопровождать группу Малина в стойбище Варвека, но на четвертый день, рассказывали чукчи, охотник вернулся один. За его нартами трусили олени из упряжек уполномоченного, зоотехника и их переводчиков. Альнейкут, никому ничего не объясняя, забрал жену и дочь, повалил ярангу, разрезал укрывавшие её шкуры и уехал. Все допрашиваемые дружно уверяли, что охотник и его домочадцы отправились вверх по реке Ваеги[2], потом Альнейкут собирался перевалить через хребет Нанкычхат[3], чтобы затеряться среди коряков.



Эвены-переводчики после того, как закончились допросы, без обиняков заявили чекистам, что в стойбище врут. «Не поедет чукча к корякам. Он для них чужой. Да к тому же коряки почти все колхозники, они сразу выдадут беглецов властям», – дружно говорили эвены.



Яковлев, Руденко и Решетин и сами не верили словам опрошенных. Они говорили одно и то же, словно повторяли хорошо заученный урок. Уже в тот же вечер чекисты всех побывавших на допросах собрали вместе, якобы для того, чтобы уточнить вероятный маршрут Альнейкута, а один из охотников-эвенов, получив от Яковлева две бутылки спирта, отправился к батракам.



Вернулся он затемно, от него изрядно попахивало хмельным, но способности ясно излагать мысли эвен не потерял. То, что рассказал охотник, превращало допрошенных оленеводов из свидетелей в обвиняемых. Эвен назвал и приблизительное место, где следовало искать трупы убитых. Поиски начали едва рассвело.



Эвенские охотники старательно осмотрели тот участок тундры, о котором рассказали пьяные пастухи-оленеводы. Он располагался вблизи стойбища, на удалении не более километра. Вытянувшись в цепь, эвены прошли этот участок несколько раз и ничего не обнаружили.



Пришлось доставить на место предполагаемого убийства рассказавших о нём батраков. Они поначалу упирались, и согласились помочь только после того, как    Яковлев объяснил пастухам, что, если их хозяева причастны к преступлению, то их арестуют, и они не смогут навредить батракам. Но даже с участием пастухов поиски заняли двое суток – 12 и 13 мая. Ближе к стойбищу лежал спрятанный в снегу труп Екимова, дальше всех – Дьякова. Всех убили выстрелами в голову.



Найденные трупы полностью опровергали прежние показания допрошенных кочевников. Они, узнав об обнаруженных телах, долго запираться не стали, и начали рассказывать о том, что произошло на самом деле…



Поначалу Малину и его спутникам казалось, что дела в стойбище Кававто у них складываются успешно. Кочевники согласились погасить долги по налогам. Из соседнего кочевья даже приехал самый старый житель Вилюнейской тундры Унын. Предполагали, что он давно начал разменивать девятый десяток, но сколько лет ему на самом деле, не знал и сам старик. Унын говорил, что живет давно, постоянно жаловался на здоровье. Однако еще не боялся отправляться в дальние путешествия по тундре, самостоятельно управляя оленями.



Первый раз Утына раскулачили еще в 1932 году. Ему оставили небольшое стадо в двадцать голов, но к моменту описываемых событий чукча опять владел несколькими табунами, о численности оленей в которых говорил уклончиво: «Кто их считал?!».



За Утыном значился долг по налогам в двадцать оленей. Он, не препираясь, согласился их отдать: «Присылайте кого-нибудь завтра в стойбище. Олени будут ждать». С тем уехал.



Трудности с выплатой налога возникли только у Альнейкута, основным промыслом которого являлась охота. Оленей он имел всего восемь голов, а долг, накопленный за несколько лет, составлял эквивалент десяти карибу. Малин предложил погасить задолженность пушниной, но Альнейкут, то ли не желая расставаться с песцами и горностаями, то ли действительно их не имея, решительно закрутил головой. Дьяков перевел: «Говорит, совсем плохая охота была».



Тогда Екимов предложил другой выход охотнику: «Поработать в совхозе пастухом – и деньги появятся, и платить меньше придется[4]». Альнейкута согласился.



Вечером, когда довольные итогом дня Малин и его спутники пили чай, в яранге Кававто проходило тайное собрание. Образовав круг, в центре которого находился ээк[5], заправленный тюленьим жиром, кроме хозяина сидели все уважаемые люди стойбища:    Танак, Кеувтегин, Каннын, Рольтыыргин, Рультекот и среди них Альнейкут. Разговор шел серьезный, не предназначавшийся для чужих ушей.



Начал его Кававто, спросивший охотника, правда ли, что он согласился работать в совхозе пастухом? Альнейкут, еще не осознававший, как круто изменит этот вечер его жизнь, ответил утвердительно. Собравшиеся недовольного загудели. Хозяину яранги не без труда удалось заставить их замолчать. Когда воцарилась тишина, Кававто продолжил. Слова его ложились камнем на сердце охотника. Кававто обвинял Альнейкута в том, что он, поправ законы предков, продался советской власти. Все остальные согласно кивали. Охотник сидел, опустив голову, не зная, что отвечать. Но его соседи уже придумали, как Альнейкута сможет исправить ситуацию.



Следствие так и не сможет установить, кто произнес эти слова, но они прозвучали. Соседи требовали от Альнейкута расправиться с чужаками, или они убьют охотника. Альнейкут согласился, почти не раздумывая.



Пусть читателю не покажется неправдоподобной эта легкость. Чукчи верили, что у них по пять – шесть душ, а также считали, что смерти нет. Есть только переход из мира под солнцем в мир загробный. Потому и относились к своим и чужим жизням предельно легко.



Русских и эвенов, расположившихся в разных ярангах, решили убивать по одному, вызывая их, посмотреть на стадо оленей, которых якобы прислал старик Утын.



План, вопреки своей бесхитростности, сработал великолепно. Эвены, а за ними и Малин, не допуская обмана, следовали за чукчами, вдаль от стойбища, где, по словам хозяев, находились олени. По пути им встречался Альнейкут, который, пропустив чужаков, стрелял жертвам в затылок. Опытный охотник промаха не знал.



Небольшая заминка вышла только с Екимовым. Альнейкут собирался расправиться с ним так же, как и с остальными, но винчестер дал осечку. Услышавший щелчок зоотехник обернулся и увидел направленное ему в лицо оружие. Екимову удалось выбить винчестер из рук охотника, но на зоотехника навались сопровождавшие его чукчи. Безоружный человек не мог противостоять четырем противникам. Екимова повалили. Кеувтегин поднял упавший в снег винчестер и выстрелил в лицо зоотехника.



После жестокой расправы её участники вновь собрались в яранге Кававто. Там решили, что Альнейкут должен покинуть стойбище, и тут же договорились, что скажут людям из НКВД, когда они приедут искать пропавшую четверку…



Охотник уехал в тот же день, погрузив семью и скарб на несколько оленьих упряжек. Никто не вышел провожать Альнейкута. В стойбище старались поскорее забыть о преступлении, и со страхом ждали появления сотрудников НКВД.



Расплата за преступление оказалась страшной. Всех причастных к убийству оленеводов арестовали.



После того, как выездная сессия Чукотского окружного суда приговорила Кававто, Танака, Кеувтегина, Каннына, Рольтыыргина и Рультекота к высшей мере наказания, их эпатировали в Хабаровск. По некоторым сведениям, расстреляли только Кеувтегина. Остальным высшую меру наказания заменили длительными сроками заключения…



Альнейкут, покинув родное стойбище, направился к Утыну. Старик, услышав от гостя страшную новость об убийстве четырех человек, закрыв глаза, надолго замолчал. Охотник вполне мог решить, что собеседник заснул, если бы не его равномерное покачивание из стороны в сторону. Утын думал, долго думал, не зная на что решиться. Наконец старик заговорил: «Ты сделал для нас хорошее дело, Альнейкут, но тебе будет худо, если не убежишь. Поезжай к Гемауге. Он скажет, что нужно делать».



Охотник был знаком с человеком, к которому его посылал Утын. Гемауге знала вся тундра. Крепкий семидесятилетний старик уже долгие годы у кочевников пользовался непререкаемым авторитетом. Таким количеством оленей, как у Гемауге и его сыновей, никто вокруг на многие недели пути похвастаться не мог. На него работали десятки батраков, вполне довольных своей жизнью. Гемауге за собачью преданность пастухов платил щедро: каждому – по двадцать оленей в год. Пастухи других местных богатеев могли рассчитывать в лучшем случае на семь – восемь карибу за двенадцать месяцев работы.



Старик ни от кого не скрывал острой неприязни к советской власти. Гемауге запрещал местным кочевникам отвечать на вопросы переписчиков, вступать в колхозы, наниматься возчиками, учиться читать и писать. Неоднократно в кругу близких ему людей обещал убивать русских, если они заявятся к нему. Впрочем, дальше разговоров о физическом устранении представителей советской власти у Гемауге дело не шло.



Старик всех, как и он, недовольных советской властью, приглашал в своё стойбище, обещая защиту и покровительство. Альнейкут неоднократно гостил у Гемауге. Во всём с ним соглашался и никогда не перечил. За это, как правило, охотник, уезжая, увозил домой тушу специально для него забитого оленя.



По всем этим причинам Альнейкут посчитал, что советом Утына следует воспользоваться.



Гемауге встретил Альнейкута радушно, долго и подробно расспрашивал о происшествии, не скрывал радости. «Ты истинный луораветлан[6], показал русским на что мы способны!», - Гемауге одобрительно хлопнул по плечу в конце разговора гостя, который уже и сам начал гордиться убийством трех человек. Но радость радостью, а остаться в стойбище хитрый старик охотнику не позволил. Гемауге направил Альнейкута еще дальше в тундру к своему знакомому, тоже богатому оленеводу Ранаквургину. На дорогу мясом, чаем, табаком и прочими припасами семью охотника снабдили в избытке.



Ранаквургин тоже надолго не захотел оставлять у себя беглеца. Послал его по последнему снегу к озеру, в котором изобильно водилась рыба. Семья охотника прожила там все лето. Время от времени к Альнейкуту приезжали батраки Ранаквургина. Они привозили продукты, забирали свежую и вяленую рыбу. Так подошла осень 1941 года.



Еще в конце лета лейтенант Яковлев добился отправки на фронт. На смену ему прислали с Камчатки младшего лейтенанта госбезопасности Иванушкина. Передавая дела преемнику, Яковлев в числе неотложных задач особенно выделил поиски Альнейкута.



А тому опять пришлось ставить ярангу на новом месте. После того, как озеро замерзло, охотник, с пойманной рыбой вернулся в стойбище Ранаквургина, чтобы через два дня, получив двух оленей на питание, отправиться в дальнюю тундру.



Три раза еще приезжал охотник в стойбище за мясом, пока не услышал от Ранаквургина заветные слова: «Живи в моём стойбище».



К тому времени чекисты уже знали, где скрывается Альнейкут. Районное отделение к началу 40-х годов, несмотря на все трудности, сумело создать в тундре агентурную сеть. Она и помогла выйти на след сбежавшего преступника.



Чекисты передали Ранаквургину через специально посланного человека, что укрывательство убийцы может стоить ему свободы. Тот решил не портить отношений с НКВД и обещал вызвать Альнейкута из тундры и удерживать в стойбище пока за ним не приедет оперативная группа. Слово Ранаквургин сдержал.



Арестовал Альнейкута в мае 1942 года сержант госбезопасности Решетин. Вместе с охотником он доставил в Марково Утына и Гемауге.



Действия стариков квалифицировали как подстрекательство, попутно обвинив их в создании антисоветской террористической организации. Чукотский окружной суд в соответствии с традициями того времени действовал скоро и решительно. Всех троих приговорили к высшей мере наказания.



Верховный суд РСФСР, рассмотревший дело 24 апреля 1943 года, смертной казни не отменил. Получив постановление Верховного суда, на Чукотке не стали медлить и привели приговор в исполнение 6 мая. Расстреляли Альнейкута и Утына. Гемауге скончался от туберкулеза еще в декабре 1942 года.



Через день после расстрела в Анадырь пришел Указ Верховного Совета СССР о помиловании Утына и Гемауге. М.И. Калинин[7] подписал документ 28 апреля 1943 года. Высшую меру наказания Верховный Совет Утыну и Гемауге, учитывая их преклонный возраст, заменил 10 годами лишения свободы условно. Запоздалое милосердие уже не могло изменить судьбы двух чукотских стариков, имевших несчастье оказаться свидетелями великих революционных преобразований.



Большие и малые социальные трагедии стали атрибутом того непростого и противоречивого времени. В моду вошла пословица лес рубят – щепки летят. Говоря о «щепках», подразумевали людей. Дескать великие преобразования неизбежны без жертв. Далеко не все осознавали, что жертвой может стать каждый. О том, как это происходило, можно проследить на примере одного из самых резонансных уголовных дел, возбужденных камчатскими чекистами в тридцатых годах прошлого века. Речь идет об «Автономной Камчатке».



Жители полуострова, репрессированные в рамках этого уголовного дела, реабилитированы, но для внимательного исследователя в тех событиях далеко не все представляется однозначным.



Традиционные симпатии определенной части населения Камчатки к японцам не исчезли с установлением на полуострове советской власти, равно как не пропал интерес подданных микадо к российскому северо-востоку. Не похоронили японцы к началу тридцатых годов прошлого века и надежды на возможное присоединение полуострова к имперским территориям. Перечисленные факторы объективно способствовали созданию на Камчатке широкой агентурной сети японских спецслужб со всеми вытекающими отсюда последствиями. Тем более, что толчок к оперативной разработке «шпионской контрреволюционной повстанческой» организации «Автономная Камчатка» дали письма уже хорошо знакомого нам А.А. Пурина.



Адресовались они лидерам русской эмиграции в Маньчжурии. В них Александр Анатольевич убедительно доказывал существование созданной им на Камчатке антисоветской организации. По версии А.А, Пурина, её члены готовы оказать вооруженную поддержку любой военной экспедиции на полуостров, направленной против власти большевиков.



Письма попали в Хабаровск и, вполне естественно, что они заставили обратить на себя внимание советские органы госбезопасности. Полпред ОГПУ по Дальневосточному краю Д.Т. Дерибас потребовал от начальника Камчатского областного отдела Н.С. Киселёва активизировать поиски повстанческой шпионской организации на подотчетной ему оперативной территории.



Вскоре в Петропавловске получают и копии писем А.А. Пурина. Н.С. Киселёв и его заместитель Петр Петрович Лепин внимательно с ними ознакомились. Они рассказали о многом. А.А. Пурин достаточно подробно сообщает о своих сторонниках на полуострове: «Не имея возможности непосредственных сношений с населением (Камчатки – В.С.), мы поддерживаем таковое через Японию при посредстве сети агентов. Эти агенты через капитанов пароходов и их помощников (наши сотрудники) информируют на местах население и наших представителей, часто доставляя им литературу и даже письма, через них же мы постоянно в курсе дел на севере».



А.А. Пурин уверяет, что в 1926 году на полуострове прошел нелегальный съезд, на котором девять представителей семи волостей губернии приняли обращение к Японии. Автор письма не боится называть фамилий людей, подписавших этот документ. Большинство из тех, о ком упоминает господин Пурин, оказались людьми малограмотными, не способными на разработку обращения, полный текст, которого также приводится в письме:



«Мы, полномочные представители от крестьян и казаков Камчатки, собравшись на съезд по воле своих односельчан для обсуждения вопросов дальнейшего существования нашей страны, постановили уполномочить председателя комитета Пурина и наших сородичей И.Я. Григорьева, М.Г. Мутовина и Орлова, находящихся за границей, выступить перед общественными и политическими организациями с ходатайством об отпуске нам средств и военного снаряжения для вооруженного восстания против коммунистов, которые нас совсем разорили. Мы считаем необходимым изгнать их из нашей окраины. Народ наш совсем разорился, налоги велики. Продуктов нет. Нас грабят и преследуют как врагов. Все, что будет нам дано для борьбы, наш камчатский народ возвратит с благодарностью от доходов области».



Существует мнение, что автором этого воззвания явился сам Пурин, и далеко не факт, что с документом делегаты пресловутого съезда могли познакомиться, но Александр Анатольевич выдает его как плод самостоятельного творчества «угнетенного народа Камчатки».



Значительную часть в письмах господин Пурин отводит планам вторжения на Камчатку:



«Для начала борьбы в Охотско-Камчатском крае необходимо на первое время иметь:



1) Два парохода водоизмещением в 2000 тонн каждый, на которых можно было бы перевезти людей, продовольствие и запасы угля. Корабли должны иметь по два катера и по сколько же кунгасов, предназначенных для десантных операций. Корабли можно зафрахтовать в Японии или же Китае, или же купить по случаю. Было бы хорошо иметь хотя бы небольшую канонерку, которую можно было бы купить или в Японии, или в Америке…



2) Воинский отряд в числе до 500 человек, вооруженных винтовками с достаточным запасом патронов, 3 – 4 пулемета, несколько дальнобойных орудий «Гочкиса»[8] и запас оружия для вооружения добровольцев…



5) Хотя бы один – два гидро-аэроплана для разведывательной службы и для оказания противодействия коммунистам с моря…



Нам помогут население и наши агенты на местах. Чтобы отрезать Петропавловскому гарнизону пути отступления через Начики на Усть-Камчатск и внутрь полуострова, наш сотрудник, пользующийся большим вниманием населения, готов перебраться в Большерецк и оттуда провести 50 человек на пути отступления, дабы лишить таким образом красных возможности уйти…».



Не упускает из виду Александр Анатольевич и международные аспекты «северной экспедиции»:



«Насколько нам известно, Япония сейчас доброжелательно относится к вопросу освобождения севера от коммунистов, но в силу внутренних политических неурядиц она открыто помогать не сможет. Эту помощь нам окажут рыбно и пушно синдикаты. Ведшиеся по сему вопросу разговоры дают надежду на успех.



С освобождением края и образованием правительства мы будем добиваться признания такового иностранными державами, которые заинтересованы установлением правопорядка и свободной торговли в Сибири».



Прошу читателей обратить внимание на стилистику писем Пурина и обращения съезда представителей камчатских волостей. Они очень похожи. Одни и те же стилистические ошибки, тот же архаичный, тяжелый строй предложений. Может быть, и не существовало никаких сторонников у Александра Анатольевича на Камчатке? Не берусь ответить на этот вопрос. Знаю точно, что чекисты полуострова оказались вынужденными их искать.



О существовании на Камчатке повстанческой организации в дополнение к письмам А.А. Пурина в декабре 1932 года рассказал находившийся во внутренней тюрьме ПП ОГПУ в Хабаровске таксатор лесопромышленного управления АКО Яков Маркович Кирилюк. Его арестовали по делу «Дельцы». Проходивших по нему граждан обвиняли во вредительстве в лесной промышленности Камчатки. Практически все из них «отделались» относительно небольшими сроками лишения свободы. Но Я.М. Кирилюк, допускаю, что под давлением следствия, сделал заявление о своей принадлежности к повстанческой террористической организации. Эти слова стоили таксатору жизни. По делу «Автономной Камчатки» его расстреляют в январе 1934 года.



Не знаю, чувствовал ли за собой реальную вину Яков Маркович. Не исключаю, что его подвело «соцпрошлое». Он имел несчастье в дореволюционные годы носить чин корнета Отдельного корпуса жандармов. Остается только удивляться, что с таким наследством от династии Романовых Кирилюка арестовали только в 1932 году. В ходе следствия он заявил, что «на Камчатке существует контрреволюционная шпионско-вредительская повстанческая организация, охватывающая Петропавловский, Усть-Камчатский, Усть-Большерецкий, Тигильский районы, работающая под руководством японского консульства на Камчатке».



О показаниях Я.М. Кирилюка специальной шифровкой сообщили в Петропавловск-Камчатский и обязали Камчатский областной отдел ОГПУ заняться поиском повстанческой организации.   



И тут подвернулись два удобных случая, которые стали непосредственным прологом дела «Автономной Камчатки», следствие по которому длилось более года.



На Камчатке один за другим вспыхнули два пожара, которые посчитали диверсиями повстанческой организации.



13 января 1933 года сгорело арестное помещение пограничного отряда. В огне погибли 4 человека. Как следует из документов, «причиной пожара стала неправильная маркировка горючего, доставленного    пароходом «Смоленск». Скорее всего, произошла обычная ошибка. Но в подмене маркировки с целью диверсии обвинили моториста радиостанции АКО Михаила Калинду. Он давно находился в оперативной разработке областного отдела ОГПУ как человек, принимавший участие в расстреле Анадырского ревкома в феврале 1920 года.



19 января загорелось здание авиабазы АКО в Усть-Большерецке. Пограничникам морского контрольно-пропускного пункта удалось справиться с пламенем. Обошлось без жертв и больших материальных потерь, но уголовное дело все-таки возбудили. По версии следствия, злоумышленники облили керосином часть стены нежилой кухни базы воздушного флота и подожгли здание.



Пожар возник во время дежурства 22-летнего милиционера Александра Трофимова. Его первым и арестовали. Не знаю, каким образом получили от него показания, но он заявил на допросе, что здание базы поджигал с милиционером Прыгуновым по заданию кладовщика местного колхоза Селиванова, как сказано в материалах следственного дела, «бывшего попа, скрывавшего своё соцпрошлое».



Делу постарались придать максимальное значение. О происшествии в Усть-Большерецке заместитель полпреда ОГПУ по Дальневосточному краю С.И. Западный специальной шифровкой 16 февраля докладывал председателю Объединенного государственного политического управления Г.Г. Ягоде:



«…Селиванов, Прыгунов долго запирались, наконец, Селиванов сознался поджоге авиационной базы заданию японца Кадзавы…, проживающего Усть-Большерецком, тесно связанного администрацией завода номер 25 Ничиро… Несомненно вскрытое дело является только частью шпионской повстанческой диверсионной организации, существующей Камчатке, руководимое японцами. Мной дано распоряжение Камчатскому облотделу ОГПУ проведение самой тщательной агентурно следственной разработки целях вскрытия всех шпионских диверсионных ячеек, выявление руководящих центров, установление роли японцев. Результат получения материалов будем доносить».



О том, сколь серьезное внимание придавалось разворачивающейся на Камчатке чекистской операции, свидетельствует и то, что Г.Г. Ягода счел необходимым доложить о происшествии в Усть-Большерецке И.В. Сталину. На шифровке сохранилась его резолюция В.М. Молотову[9]: «Надо бы опубликовать».



Продолжалось расследование и пожара в арестном помещении пограничного отряда.



М.П. Калинда под давлением следствия в числе соучастников назвал Василия Ивановича Флетчера. Его арестовали 18 февраля. Допросы задержанного вел сотрудник камчатского отдела ОГПУ В.П. Колабин. По его словам, именно В.И. Флетчер назвал имя Прокопия Трифоновича Новограбленова, заявив, что тот является руководителем повстанческой организации. Судьба этого неординарного человека оказалась предрешенной...



Новограбленов стал первым камчадалом, которому удалось получить высшее образование.



Он родился в Петропавловске-Камчатском в 1892 году. В пятнадцать лет начал работать матросом на шхуне «Котик». В 21 год окончил учительские курсы при Петропавловском городском училище. Образование продолжил в Томском учительском институте. На Камчатку Новограбленов вернулся в 1918 году и тут же оказался в гуще политической жизни полуострова. Именно в этот период умами многих старожилов полуострова завладела идея автономизации Камчатки.



19 марта 1918 года Камчатский областной комитет, избранный еще минувшим летом в краткий период существования Временного правительства, продолжая споры за власть и деньги с параллельно существующим другим органом местной власти – Петропавловским Советом рабочих и солдатских депутатов, издает приказ № 1. Он представляет по форме образец псевдопатриотической риторики, а, по сути, является манифестом камчатского сепаратизма:



«Ввиду полного разгрома и неслыханного мирового унижения Государства Российского союзные державы, дабы оградить Дальний Восток от немецкого захвата и гибельной советской власти, принимают чрезвычайные меры, вплоть до оккупации русских областей. В целях ограждения Камчатки от посягательств на захват или оккупацию её соседями Камчатский областной комитет, как выразитель воли народной, безраздельно взял полноту власти в свои руки, и впредь до созыва Всероссийского чрезвычайного собрания, установления прочной и твердой власти в России, объявил Камчатскую область автономной по отношению к Русскому государству, так как по Портсмутскому договору воинская часть на Камчатке не должна быть содержима, и, желая уничтожить всякие поводы к иностранному вмешательству во внутренние дела области, Камчатский областной комитет постановил: 1… Расформировать камчатскую местную команду[10]. 2. Расформировать Петропавловский Совет солдатских и рабочих депутатов, сохранив в городе экономическую организацию «Союз рабочих» … 4. Так, как отряды красногвардейцев создаются для борьбы с десантами союзных держав, запретить в пределах Камчатской области организацию воинских частей, именуемых «красногвардейцами».



Автором документа опять-таки, скорее всего, является А.А. Пурин.



Последний пункт приказа № 1 прекрасно дает понять, от какого «иностранного вмешательства» господин Пурин намеревался оградить Камчатку. Зарубежьем он считал Россию, и, как показали дальнейшие события, вне зависимости от того, какой государственный строй установлен в ней. С появлением в Омске А.В. Колчака, принявшего титул «Верховного правителя России», Пурин пытался выторговать для областного комитета особые условия управления Камчаткой, что совсем не понравилось руководителям белого движения. Оно, в отличие от большевиков, провозгласивших де-юре право наций на самоопределение, выступало под лозунгом единой и неделимой России.



23 января 1919 года, управляющий МВД омского правительства А.Н. Гаттенбергер телеграммой напомнил Пурину, что «областной комитет не имеет права управлять областью, как ему заблагорассудится, а несет строго хозяйственную функцию по городскому и земскому самоуправлению».



2 февраля верховный уполномоченный администрации А.В. Колчака по Дальнему Востоку генерал-лейтенант Д.Л. Хорват распорядился распустить «пресловутый» камчатский облком.



Господин Пурин сделал громкое заявление, что он не намерен расставаться с председательскими полномочиями. На демарш Александра Анатольевича никто не обратил внимания. Поддержать Пурина оказалось некому. Японское консульство, благоволившее камчатскому председателю, молчало. С А.В. Колчаком, которого пока еще поддерживали Британия, США и Франция, Токио предпочитало не ссориться.



А.А. Пурин 24 мая 1919 года вынужденно покинул Камчатку, дожидаясь лучших для себя времён.



А П.Т. Новограбленов, вернувшись на полуостров, стал одним из активных сторонников идеи автономизации. В 1918 году его избирают в городскую думу, гласным которой он оставался вплоть до ноября 1922 года.



Трудно сказать, что Прокопия Трифоновича подвигло заняться политикой. Возможно, причиной тому оказались честолюбивые планы молодого человека, сумевшего подняться из социальных низов и получить высшее образование, а может статься, злую шутку с ним сыграла и неуёмная тяга к новым знаниям и впечатлениям, свойственная П.Т. Новограбленову. Он интересовался геологией, ботаникой, агрономией, зоологией, археологией, этнографией, и как видим, политикой. Прокопий Трифонович много путешествовал по Камчатке, организовал несколько экспедиций по малоизученным районам полуострова. С 1918 года и вплоть до ареста он учительствовал, на общественных началах возглавлял краеведческий музей, с созданием научно-исследовательской службы АКО начинает работать в ней. Прокопий Трифонович знал несколько языков, охотно общался с иностранцами, был, что называется, своим человеком в японском консульстве.



Внимание дипломатической миссии Токио в Петропавловске к Новограбленову понятно. Японцы в 1918 – 1922 годах откровенно заигрывали с населением полуострова, подчеркнуто благосклонно относились к тем его представителям, которые пользовались авторитетом у местных жителей. Цель такой политики также объяснима. Японцы старательно формировали у населения положительный имидж своей страны, не теряя надежду присоединить Камчатку к территории империи. И они не остановились бы перед аннексией полуострова, без всякого камуфляжа автономии, подобно северному Сахалину[11], но Соединенные Штаты любое усиление Японии с полным основанием рассматривали как попытку островной империи вытеснить США с доминирующих позиций в тихоокеанском регионе.



Об аннексионных планах японцев говорили многие арестованные по делу об «Автономной Камчатке». Особенно откровенен Я.М. Кирилюк: «Недисциплинированность, политическая безграмотность и мародерство белых офицеров, а также противодействие английских и американских фирм были основными помехами для реализации автономии Камчатки, несмотря на то, что японцы прилагали все старания к тому, чтобы наладить деловые отношения между белым офицерством и населением.



Хваленая дисциплинированность японских войск оказалась тоже не на должной высоте. Японские офицеры, как действительной службы, так и резервисты пустились в коммерцию. И, как в самом Петропавловске, так и на периферии, торговали разным тряпьём и, главным образом, спиртом, вызывая этим вполне обоснованные насмешки, как со стороны русской интеллигенции, так и американских, и английских торговых агентов».



После восстановления советской власти на Камчатке японцы по-прежнему старались завоевать симпатии у местного населения. Через многочисленные концессионные рыбалки, базы, заводы и по линии дипломатической службы раздавали камчадалам, корякам, эвенам рис, белую муку, мануфактуру, спирт и даже кухонную утварь. Впрочем, как уже рассказывалось, одновременно контрабандой они вывозили с полуострова пушнину и значительными объёмами полудрагоценные камни.



Не думаю, что подданные микадо раздачу продуктов и товаров, производили, руководствуясь альтруистическими соображениями. В фарватер их протекционистской политики вполне укладываются создание и поддержка на полуострове сепаратистской организации.



И именно Новограбленов, который имел давние и тесные связи с японским консульством в Петропавловске, по версии следствия и в соответствии с показаниями В.И. Флетчера, возглавлял «Автономную Камчатку». (Снимок 4. В центре среди учеников Прокопий Трифонович Новограбленов)



11 марта 1933 года стал последним днем, который Прокопий Трифонович провел на свободе. С утра в неторопливой камчатской суете все шло, как обычно. Привычный строй вещей нарушил приход в пустующий краеведческий музей сотрудника Камчатского областного отдела ОГПУ Шклярского. Визит чекиста Новограбленова не удивил. Сотрудники ОГПУ часто заходили к нему посоветоваться как с большим знатоком Камчатки и поговорить на некоторые другие темы.



Новограбленов, знавший несколько иностранных языков, охотно подрабатывал переводчиком у зарубежных гостей, посещавших полуостров. Потом он не стеснялся рассказывать чекистам об особенностях поведения своих клиентов.



Казалось, что Шклярский зашел просто поболтать, пробегая мимо музея. Он весело и удивленно радовался раннему теплу – только март начался, а уже потекли сугробы, как у него на родине в Бердичеве. Новограбленов гостю вторил, рассказывая, что иногда такие аномалии на Камчатке случаются, но все равно снег раньше начала июня не сойдет…



Шклярский попрощался, но, толкнув дверь, повернулся к заведующему музеем: «Кстати, Прокопий Трифонович, я зачем заходил-то… Вы загляните к нам, в ОГПУ, часиков после девяти вечера». И тут внутри у Новограбленова все оборвалось. Он хорошо знал, зачем приглашают в ОГПУ вечерами. После таких поздних разговоров обычно домой возвращались через несколько лет, а то и исчезали вовсе.



«Так, вы не забудьте нас навестить, Прокопий Трифонович», – напомнил Шклярский, закрывая дверь.



Рассказывая о дальнейших событиях, я предоставлю слово самому П.Т. Новограбленову, а точнее показаниям, написанным Прокопием Трифоновичем собственноручно 29 апреля 1933 года:



«В 8 часов я был у Родовича[12] и предупредил его и Дягилева[13], также В. Рубецкую[14], которая пришла туда, что я буду арестован, что уже вызван в ГПУ, прося их известить, кого надо. У них я был недолго, оттуда зашел к Огородниковой[15], где встретил и Смитта[16], предупредил его и сказал Огородниковой, что я вызван. Оттуда я пришел в ГПУ, где я был арестован».



Сразу же начались интенсивные допросы П.Т. Новограбленова. Когда П.Т. Новограбленов понял, чего от него добиваются, он начал охотно называть фамилии «членов» шпионской контрреволюционной повстанческой организации. В двадцатых числах марта лавина арестов прокатилась по Петропавловску и ближайшим к нему селам.



30 марта 1933 года начальник Камчатского областного отдела ОГПУ Н.С. Киселев утвердил план операции «по изъятию организаторов повстанческих ячеек» в Мильковском районе и долине реки Камчатки. На следующий день П.П. Лепин с оперативной группой выехал в Мильково. Первые аресты произвели там. Затем лавина «изъятий» прокатилась по всем населённым пунктам от Мильково до Ключей. С аналогичной миссией из Усть-Камчатска по направлению к Ключам двигалась оперативная группа МКПП пограничного отряда. Аресты прошли и по всем селениям, расположенным от Милькова до Петропавловска.



«Изъятие» проводилось по списку, составленному Новограбленовым. К 15 июня 1933 года арестовали 186 человек. Из них более двух десятков освободили, как сказано в документах, «из близких нам прослоек, явившихся рядовыми членами организации».



Надо сказать, что чисто с технических позиций операция прошла блестяще. Благодаря оперативным и согласованным действиям чекистов никто в камчатских населенных пунктах не узнал о массовых арестах и не успел скрыться.



Хабаровск, учитывая масштабность проводимой операции, счел необходимым направить на Камчатку бригаду оперативных сотрудников во главе с оперуполномоченным экономического отдела ПП ОГПУ ДВК В.К. Варпой. 37-летний уроженец Курляндской губернии Владимир Карлович приступил к допросам Новограбленого 15 апреля. Они продолжались ежедневно до 31 мая. Перерывы делались только дважды – 1 мая, в День международной солидарности трудящихся, и 17 мая. (Снимок 5. Владимир Карлович Варпа).



От Новограбленого требовали все новых и новых фамилий членов шпионской повстанческой организации. На допросах Прокопий Трифонович назвал имена 280 человек, якобы входивших в «Автономную Камчатку». За каждой фамилией следовал список «вредительских» дел, рассказывалось о месте и обстоятельствах вербовки в «АК». Весьма сомнительно, чтобы один человек помнил столько фамилий, подробности и даты встреч с ними. Не исключаю, что большинство имен подсказывал и В.К. Варпа, основываясь на оперативных данных камчатских коллег по гражданам, не проявлявших лояльности к советской власти.



Любопытно, что Михаила Николаевича Коршунова, который, по версии следствия, являлся в «Автономной Камчатке» человеком № 2, возглавляя «боевую дружину» Петропавловска-Камчатского, Новограбленов назвал только 122-м. Первой же прозвучала фамилия профессора Владимира Ивановича Огородникова, далее шли лесоводы Эгон Федорович Краузе и Сергей Дмитриевич Корниенко. О последних мнение Новограбленов имел невысокое. Он с пренебрежением рассказал, как оба лесовода в январе 1933 года проспорили весь рабочий день о том, как «лучше для здоровья» пить водку – редко помногу или ежедневно, но умерено. В «интеллектуальном» споре принимала активное участие вся научно-исследовательская служба АКО. К единой точке зрения «мозг» акционерного общества так и не пришел.



Допросы Новограбленого продолжались и в Хабаровске, куда его и некоторых других арестованных отправили к лету 1933 года. Но, если в Петропавловске показания Прокопия Трифоновича, в основном даваемые письменно, отличались логикой и последовательностью, то в Хабаровске они всего этого уже лишены. В них чувствуется некая конспирологическая заданность со стороны следствия.



Что же инкриминировалось Новограбленову и «возглавляемой» им организации «Автономная Камчатка»?



Обвинения для тридцатых годов прошлого века звучали достаточно стандартно: шпионаж в пользу Японии, вредительство, организация террористических актов, подготовка вооруженного свержения советской власти на полуострове. В отношении диверсионной деятельности и организации восстания обвинения следствия выглядят голословными. Серьезных доказательств нет. Все базируется на «признаниях» арестованных, их перекрестных показаниях и очных ставках. В наше время такие следственные материалы не примет ни один самый пристрастный суд, но в тридцатых годах их вполне хватало для вынесения смертных приговоров.



Советская юриспруденция того периода, вооружившись постулатом о значении признания подсудимым виды в качестве ведущего доказательства, создала правовую основу для массовых репрессий и нарушений законности. Следователю требовалось только заставить арестованного сознаться, после чего можно было спокойно передавать дело в суд или на рассмотрение пресловутых троек.



По такому принципу, как мне кажется, создавались доказательства подготовки АК к массовым поджогам, отравлению руководства области и командования Камчатского отряда, о которых упоминается в материалах уголовного дела. Кстати, П.Т. Новограбленов признал все выдвинутые против него обвинения, кроме организации диверсий.



Того же сомнительного качества следственные материалы, характеризующие подготовку АК к вооруженному восстанию. В ходе обысков на квартирах арестованных не удалось найти списков боевых дружин. В материалах следствия много говорится об оружии повстанческой организации – сотнях винтовок, десятках пулеметов. Часть их якобы тайно завезли японские миноносцы летом 1928 и весной 1931 годов.



В материалах следствия содержится упоминание о том, что потенциальных «повстанцев» в окрестностях Петропавловска обучали стрельбе из пулеметов. Но в уголовных делах нет протоколов изъятия боевого оружия. Мельком говорится о том, что члены боевых дружин с началом массовых арестов приняли решение затопить винтовки и пулеметы в Авачинской губе и реке Камчатке. У арестованных изымалось только охотничье оружие.



Я не исключаю, что часть жителей могла присоединиться к планируемой А.А. Пуриным экспедиции, найди белая эмиграция деньги на её организацию, но сомневаюсь, что к восстанию на Камчатке велась планомерная подготовка, в том числе по линии создания боевых отрядов, как это пыталось представить следствие. Иное дело шпионаж и пассивное вредительство. Вот тут я не могу прийти к однозначному заключению.



А.А. Пурин уверяет, что сведения о положении дел на Камчатке шли широким потоком к нему. Он также не скрывает, что посредником между ним и его людьми на полуострове являлись японцы. Оставалось бы только удивляться, не воспользуйся спецслужбы Токио этим обстоятельством с максимальной пользой для себя. И уже просто с невероятностью граничит допущение, что японские разведка и жандармерия почти за пять лет фактической оккупации полуострова, с 1918-го по 1922-й годы,    не создали широкой агентурной сети среди местного населения.



В этой связи возникает неизбежный вопрос: как много японских агентов могло находиться на территории Камчатской области? Отвечу, что много, очень много. В ходе проведения дальневосточными чекистами блестящей операции «Маки-Мираж», длившейся десять лет, с 1925 по 1935 годы, выяснилось, что только на резидента Японской военной миссии (ЯВМ)[17] в Сахаляне[18] капитана Кумазаву на территории Советского Союза работало около двухсот человек. Японцы отсутствие профессионализма у иностранных агентов, завербованных разведкой и жандармерией, их ненадежность компенсировали массовостью.



Информации только одного сотрудника ИНО, поставляемая в Хабаровск из-за рубежа, позволила полпредству ОГПУ раскрыть 76 агентов японской разведки на территории советского Дальнего Востока. При этом Т.Д. Дерибас удивлялся, как такая результативность не привела к провалу нашего сотрудника. Вычислить его методом исключения представлялось делом несложным.



Одна из причин почти полного безразличия японцев к своим иностранным агентам, возможно, крылась в традиционном самурайском пренебрежении ко всяким там китайцам, корейцам и белоэмигрантам, из которых, прежде всего, и состояли резидентуры, работающие в СССР. К подготовке таких агентов в военных миссиях Страны восходящего солнца подходили формально. Многие японские шпионы и белоэмигрантские диверсанты попадались уже при переходе границы. В 1927 году таковых оказалось 99 человек, в 1928-м – 137, в 1929-м – 101. После того, как Япония, захватив Маньчжурию, вышла к рубежам СССР, нарушителей границы, заподозренных в шпионаже, стало больше. Органы ОГПУ – НКВД Дальнего Востока в 1932 году задержали 627 агентов иностранных разведок, в 1933-м – 500 и в 1934 – 541. Даже, если допустить, что половина дел по обвинению в шпионаже, относятся к разряду сфабрикованных, все равно мы имеет дело с гигантской шпионской экспансией против Советского Союза.                           



Активно работали японцы и на стратегическом уровне. В письме посла США в Токио Джозефа Грю, датированном 14 сентября 1933 года, дается характеристика бывшего посла в СССР Коки Хирото, назначенного двумя месяцами раньше на пост министра иностранных дел своей страны: «Новый министр считается в Японии самым авторитетным лицом по вопросам, касающимся России, и он хвастается своими связями в Москве и других крупных промышленных центрах. Я убежден, что русские, с которыми он поддерживает контакт, ни в коем случае не являются легальными лицами и представляют собой тайных агентов, оплачиваемых японским правительством».



Доказательства массовости японской агентуры, что называется, несть числа, а потому от общего вернемся к частному.



Следствие полагало, что действиями АК, во всяком случае, в том, что касалось шпионажа и вредительства, руководило консульство Страны восходящего солнца в Петропавловске. В своих подозрениях о том, что под крышей дипломатической миссии на Камчатке работали штатные сотрудники специальных служб, камчатские чекисты не ошибались. Правда, резидентом окажется тот, на кого их подозрение и не падало, но об этом будет рассказано в следующей главе.



По версии следствия, непосредственную связь между консульством и членами АК осуществляли резиденты – этнические японцы, получившие советские паспорта, Чиба Кисанда, а после его естественной смерти – Абе Сионхару.



Есть и еще одно косвенное подтверждение связей некоторых граждан, зачисленных в члены «Автономной Камчатки», с токийскими спецслужбами. В кругу людей близких к значительной части арестованных, оказались два японца – Нагаки и Кикучи. Последний к моменту описываемых событий уже находился под стражей. Оба японца несколькими годами ранее приняли советское гражданство. Перед этим они трудились сезонными рабочими на камчатских концессиях японской рыболовной фирмы «Ничиро».



Нагаки и Кикучи, когда настала им пора возвращаться на родину, «тайно» покинули завод и обратились к советским властям за политическим убежищем. Ссылаясь на произвол администрации и тяжелые условия труда, они пожелали остаться в СССР. Под такой легендой офицеры генерального штаба Японии и получили советское гражданство. Установить принадлежность Нагаки и Кикучи к разведслужбе Страны восходящего солнца позволили агентурные сведения ИНО ОГПУ, полученные в Японии. Расконспирированных разведчиков затребовала к себе Москва, и там их следы теряются. Повторюсь, Нагаки и Кикучи находились в тесных контактах со многими из тех, кого арестовали по делу АК.



Японскую составляющую «Автономной Камчатки» подчеркивали на совещании начальников особых органов частей ОКДВА и ДВК, которое проходило с 11 по 14 декабря 1934 года в Хабаровске: «Создана организация и руководилась японским консульством в Петропавловске, а причастен к этому и целый ряд японских военных разведчиков, проникших на Камчатку под видом служащих и рабочих японских концессионных рыбалок».



Известно и особое отношение японских дипломатов и военных к самому П.Т. Новограбленову, о чём рассказывает красноречивый факт, относящийся к лету 1920 года.



13 июля командиры прибывших в Петропавловск бронепалубного крейсера «Нийтака» и военного транспорта «Кошу» капитан 1 ранга Х. Арита и капитан 2 ранга М. Хара в сопровождении консула Огата и группы офицеров первый визит на камчатской земле совершают к инспектору местного высшего начального училища П.Т. Новограбленову. Прокопий Трифонович знакомит гостей с помещениями учебного заведения и его воспитанниками, которые при прощании получают приглашение командира «Нийтаки» посетить крейсер.



И только на следующий день, 14 июля, Х. Арита и М. Хара наносят визит председателю областного исполнительного комитета    И.Е. Ларину, который на тот момент являлся официальным руководителем Камчатской области. В японской табели о рангах скромный инспектор высшего начального училища с лицом и прической приказчика из купеческой лавки средней руки стоит выше председателя облисполкома. Из этого факта предложу читателям самостоятельно делать выводы.



В 1933 году следствие ограничилось тем, что констатировало связи П.Т. Новограбленова и некоторых других арестованных с предполагаемыми сотрудниками японской разведки из дипломатической миссии в Петропавловске-Камчатском. Мне кажется, что продолжи сотрудники ОГПУ планомерную работу в этом направлении, они могли получить убедительные доказательства вины, но не сотен людей, а максимум десяти – пятнадцати. Но от чекистов Камчатки требовали массовости. Вот и начались оперативные измышления по стандартному лекалу: шпионаж – вредительство – диверсии – повстанческая деятельность…



Согласно материалам следствия, японцев на Камчатке интересовало все, но особенно – сведения    об органах и войсках ОГПУ, системе охраны границы, информация о минеральных ресурсах области, результаты научных экспедиций, которые в эти годы проводили в регионе АКО и Академия наук СССР. В частности утверждается, что иностранцам передавались карты с нанесенными на них подтвержденными и предполагаемыми месторождениями полезных ископаемых, ареалах обитания и путях миграции пушного и морского зверя.



Вот, что об этом говорит П.Т. Новограбленов:



«Я лично сам передал Чибе, по его просьбе, карту Полевого[19] «Полезные ископаемые Камчатской области» в 1924 году с моими поправками по золоту, горячим ключам, гипсу; в 1929 году ему же отдал карту Камчатской области Волкова на 2-х листах, изданную в Хабаровске, с некоторыми поправками касательно рек, хребтов, перевалов.



В.И. Гайдамак[20] передал консулу Огато в 1921 (год примерно), может быть, в 1922 г. карты острова Беринга и острова Медного и карту путей миграции морского котика, которые он купил при распродаже имущества бывшего начальника полиции Леха[21]. Эти 3 карты вначале видел у Гайдамака, хотел их купить, но он отказался их продать мне, а через некоторое время эти карты я уже видел в японском консульстве, и консул заявил мне, что он их получил от Гайдамака.



Петр Иванович Федоров, бывший церковный староста в Петропавловске, неизвестно за сколько, две большие карты проф. Богдановича: 1) Побережье Охотского моря от устья Амура до Гижиги и 2) Полуостров Камчатка – обе по золоту, углю и другим полезным ископаемым. Обе карты редкие. Карты переданы японцам в 1932 году.



Р. Малэс[22] передал в японское консульство, примерно, в 1927 году 1) Карту южной Камчатки Э. Хултэна; 2) Фотографии с планшетом карты долины реки Камчатки, экспедиции 1909 – 1910 гг.



Г.А. Дягилев[23] передал Чибе геологические карты-схемы 1) Камчатского мыса; 2) Западного побережья    Камчатки со своими данными по углям, золоту и другим полезным ископаемым…».



Список переданных японцам карт, других документов и статистических материалов обширен. Не забыл П.Т. Новограбленов упомянуть и карту Я.П. Рекоша, о которой идет речь во второй главе книги. В общей сложности названы 18 человек, которые японцам передали или продали около трех десятков картографических и топографических материалов. Большинство из них и в наши дни являлись бы секретными документами, будь на них нанесены обобщающие сведения о полезных ископаемых и точных местах их залегания.



Не скрывает П.Т. Новограбленов и того, что и он, и некоторые другие его знакомые получали иногда напрямую от японского консульства, иногда через Чибу и Абе немалые денежные суммы.



«Наша организация, - пишет он, - начала финансироваться японским консульством в Петропавловске с 1918 года, причем они выдавались иенами и рублями до 27 года, а с 1927 года, насколько мне известно, Чиба выдавал только рублями.



Все суммы с 1918 по 1924 годы проходили через меня, нужные суммы выдавались мне лично консулами Огата и Ямогучу под видом на расходы по моим научным экспедициям. Точно цифры я не помню, но, приблизительно, в 1918 году я получил 500 иен (примерно в августе, когда я приехал на Камчатку)… а в 1919, 1920 – 1922 гг. я получал от 1000 до 2500 иен.



Со второй половины 1924 года я перестал сноситься с консульством, и дальнейшая выдача денег проводилась через Чибу. В 1925 и 1926 гг. я получил не более 1600 иен. Чиба говорил мне, что он давал деньги Подпругиным Г.Г. и И.Г., Машихиным П.А. и Г.А., Бейнаровичу, Кирилюку, Н.В. Флетчеру, Корякину, Кручениным П.А., Вас., Егор., Ивану Попову, Комарову и ряду других членов организации…



Я лично от Чибы получил под видом расходов на свои экспедиции в 1924 г. – 3000 рублей, в 1925 – 2500 руб., в 1926 – 5000 руб., в 1929 – 10000 руб., в 1927 г. – 6000 руб., в 1928 г. – 8000 руб., в 1930 г. – 12000 руб., в 1931 г. – 6000 руб., в 1932 г. – 7500 руб., которые я расходовал на расходы по экспедициям за эти годы и почти целиком, а также на расходы по дому. Например, в 1928 году я посылал эти деньги жене на материк».



Сегодня подтвердить или опровергнуть показания П.Т. Новограбленова невозможно. Японцы нам ни его, ни чьих-либо других расписок в получении денег от спецслужб не предоставят.



Косвенным и небесспорным доказательством получения П.Т. Новограбленовым некоторых сумм от консульства могут служить его экспедиции. Некоторые из них носили частный характер. Их не финансировали ни научно-исследовательская служба АКО, ни другие официальные организации. Краеведческий музей не обладал такими суммами, чтобы направлять своего общественного заведующего в многомесячные экспедиции.



С 20 июня по 10 октября 1932 года Новограбленов изучал места компактного проживания эвенов. В этом же году оплатил поездку близкой родственницы из Москвы на Камчатку и обратно. Она приезжала забирать детей Новограбленова, которые после смерти его второй жены остались без должного присмотра.



Летом 1931 года Прокопий Трифонович работал в геолого-вулканической экспедиции ленинградского профессора А.Н. Заварницкого, изучавшего Авачинскую группу вулканов. Затем полтора месяца провел на материке, посетив Владивосток, Никольск-Уссурийский, Хабаровск, Читу.



(Снимок 6. Профессор А.Н. Заварницкий (справа) у подножья Авачинского вулкана)



В 1930 году, с мая по октябрь, Новограбленов занимался изучением ненаселенных внутренних районов Северной Камчатки. Годом ранее, с 15 мая до конца сентября, находился в центральной части полуострова. На все перечисленные поездки и экспедиции требовались средства и немалые. Официальные же доходы Новограбленова были невысоки. В обвинительном заключении его называют неимущим. Но повторюсь, эти косвенные доказательства небесспорны и не имеют документального подтверждения.



Что касается обвинений во вредительстве, то достаточно вспомнить содержание предыдущей главы, чтобы понять – формальных оснований для них на Камчатке хватало. Другое дело как понять где заканчиваются человеческая глупость, безграмотность, бесхозяйственность и начинаются экономические диверсии и вредительство. На мой взгляд, в реальности имели место и первое, и второе, и третье, и четвертое... Трудно поверить, что через десять лет после установления советской власти на Камчатке, на полуострове перевелись её противники.



Читателя, конечно же, интересует, в чём же конкретно, по версии следствия, выражалось вредительство. В показаниях П.Т. Новограбленова, других арестованных по делу АК об этом говорится много. Я вынужден прибегнуть к еще одной пространной цитате. Это выдержка из письменных показаний Прокопия Трифоновича, данных им 30 апреля 1933 года. В них идет речь о встречах Новограбленова во время его экспедиции на территорию компактного проживания эвенов в 1932 году:



«В Ключах при поездке туда и обратно виделся с Евг. Машихиным, Илло, геологом Кулаковым, Максимовичем; Машихин у себя на квартире… говорил о колхозе, дела которого идут на развал стараниями председателя колхоза Штенникова (об этом мне говорил и Брагин в Устье[24]). Илло плакался, что все его иены и доллары ГПУ забрали: «Я не мог их надуть, они посадили меня раз и забрали только часть, но потом, как дьяволы разнюхали, и забрали все». Он плакал буквально пьяными слезами у себя дома, где меня его жена угощала репой. Все ли забрали, я сомневаюсь, уж слишком старательно уговаривал меня Илло поверить ему. Я говорил ему, чтобы он меньше пил и не болтал ничего лишнего про Брагина и Машихина и про организацию, а про деньги бы забыл, обещая ему, что он их заработает после переворота…



Максимовича[25] я видел только в сентябре у него на квартире и в кабинете правления комбината, когда мог говорить о его вредительстве и дать ему установки организации. В июне я не мог поговорить с ним, он был на работе где-то, я сам спешил к новым вулканам. Максимович показал мне комбинат: цехи все еще строятся, монтажные работы затягиваются, нужные части, он признался, удачно утоплены, но не выписываются, т.к. он заверил дирекцию, что он их поднимет со дна Камчатского залива, отлично зная, и я ему повторил, что рельеф дна не позволит ни найти их, ни поднять. Цель была задержать пуск комбината. «Сушильня» удачно упала после того, как её построили, нелепая, совершенно ненужная пожарная башня дает крен, так, что пришлось воспретить на неё подниматься… Ремонт катеров он задерживает, как только можно. Я заметил Максимовичу, что его задержка постройки ламутской школы очень бросается в глаза и надо, что-нибудь сделать, чтобы сгладить неприятное впечатление. Он ругался, что его люди пересолили, обещая прислать к ламутам плотников, но материалы (гвозди, стекло и железо) задерживать. Он заверил меня, что меры к задержке заброски продовольствия и фуража в долину им приняты – горючее Хватовский[26] задержал, а катера почти все находятся в Ключах в ремонте.



(Снимок 7. Строительство Ключевского деревообрабатывающего комбината)



В Козыревске я застал врача Сарыгина и агронома Капачелли, членов организации, которые были в командировке. В начале июля Сарыгин со смехом рассказывал мне днем, а вечером врач Бурмин (не член организации) подтвердил, что в Козыревск прислали ящики с медикаментами, в которых Окрздрав, по заданию Сарыгина, врачебного инспектора, прислал в Козыревск несколько тысяч гондонов и лошадиную сбрую, и хомуты вместо лекарства. Сарыгин много смеялся у меня в палатке в присутствии Капачелли своей «шутке», как он назвал эту гнусную проделку. Капачелли выполнял задание организации и ехал по долине, чтобы показать колхозникам, что у них ничего не будет получаться при советской системе…



У ламут я встретил двух кулаков: Нанаконова и Инданова, которые являлись начальниками дружин… Иона Нанаконов говорил, что его большой табун уже уничтожен, как доктором Домашевичем, который был у него в табуне возле Алнея, так и им самим. Инданов смеялся, что тоже кончил свой большой табун, что у него осталось вместо тысячи только две сотни… Я инструктировал этих кулаков, чтобы они агитировали против советской власти среди ламутов, оленей скрывали в горах, но по возможности берегли от уничтожения, т.к. олени нам нужны самим».



Подобные показания изложены на десятках страниц самим Новограбленовым и на сотнях – другими арестованными. Чтобы все это выдумать, нужно кому-то, или следователям, или подследственным, обладать даром хорошего романиста.



Жители полуострова, которых записали в «Автономную Камчатку» мне напоминают старичков из романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок». Они регулярно собирались на бульварах и судачили о том, что пора придать Черноморску статус свободного города. Нечто подобное происходило в Петропавловске и других населенных пунктах полуострова в конце двадцатых – начале тридцатых годов прошлого века. Собирались люди, хорошо знавшие друг друга, и, вздыхая о прошедших временах, надеялись, что скоро придут японцы, и «они порядок наведут». А в ожидании иноплеменного нашествия определенная часть тех, кого объединили в рамках уголовного дела «Автономная Камчатка», гадили новой власти, как только могли.



Представляется достаточно гипотетичной возможность существования организационной структуры АК. Члены так называемого руководства «Автономной Камчатки» хорошо знали друг друга, частенько собирались вместе. Но, скорее всего, главная цель таких междусобойчиков состояла в том, чтобы «выпить и закусить», а потом поговорить «за жизнь».



В июне 1933 года, как уже было сказано, почти всех арестованных по делу об «Автономной Камчатки» перевели в Хабаровск. Там допросы продолжились с удвоенной силой. Всякая новая фамилия, названная в ходе следствия, оборачивалась очередными арестами на полуострове.



П.П. Заруцкого доставили в Хабаровск в одной из последних партий. Благодаря его письму, которое Павел Петрович сумел каким-то чудом с берегов Амура передать на Камчатку, мы располагаем сведениями, что называется из первых рук, о том, как проходил заключительный этап следствия, о бытовых условиях арестованных и о том, как сами арестованные относились к возможности существования контрреволюционной повстанческой организации.



П.П. Заруцкий писал Надежде Ивановне Глаголевской, жене арестованного по делу об «Автономной Камчатке» Василия Евгеньевича Глаголевского. С ним Павла Петровича связывали совместная служба гардемаринами у А.В. Колчака и учеба в Ноксовской офицерской школе на острове Русском. Заруцкого и Глаголевского обвинили в том, что они являлись военными советниками АК. Но мне кажется, что с ними просто решили разделаться, как с чуждыми социальными представителями. Заруцкий – потомственный польский дворянин, Глаголевский – сын читинского лесничего.



Письмо Заруцкого меня поразило. Он уже догадывался об участи, уготованной ему следствием, но в словах бывшего гардемарина нет истерики, хотя отчаяние все-таки прорывается в последних строчках письма. Я не знаю, как Павел Петрович встретил смертный приговор. Известно, что виновным он себя не признал и не назвал следствию ни одной фамилии. Вот выдержки из письма Заруцкого:



«Несколько слов об одиночке. Как показывает само название, она предназначена для одного человека, совершившего тяжелое преступление, но в настоящее время, когда «квартирный кризис» особенно остро коснулся тюрем, в одиночках помещают по 5–8–10 и больше человек, так, что не только ходить негде, негде, бывает, и лечь. В нашей одиночке размером 3 на 5 шагов помещалось восемь человек. Температура в камерах доходила до 35 – 40 градусов, сидели все время раздетые донага, обмахиваясь импровизированными веерами. Ночью одолевали клопы…



5 августа около 5 часов меня вызвали с вещами и посадили в «воронок». «Воронок» – достопримечательность ПП ОГПУ – это совершенно закрытый автомобиль с небольшим отверстием вперед, к шоферу, и назад, к охране, в котором возят из изолятора в ПП, и в котором также вывозят на расстрел. Благодаря последнему обстоятельству он пользуется очень дурной славой среди заключенных, поэтому попасть на него после 4 часов, когда на допрос, обыкновенно, не вызывают, не совсем приятно.



Хотя в ПП и режим гораздо жестче, зато бытовые условия лучше: камера больше и чище, полы моются ежедневно, не так тесно, и есть возможность бороться с клопами. Хлеба дают меньше (всего 450 грамм в сутки), но суп в 12 часов гораздо лучше и в 6 часов дают кашу… Да изредка давали сахар и махорку…



Хабаровское ПП ОГПУ придумала особый способ доказательств: среди арестованных имеется десяток – полтора лиц (в их числе Прокопий, Иван и Василий Новограбленовы, особенно первый, Матулис, профессор Огородников, Кирилюк, Корниенко, Коршунов, Корякин, Абе и еще ряд подлецов), которых оно заставило разными способами (кого уговорами, а кого и угрозами) признать существование этой организации и их в ней участие. С теми, на кого ни уговоры, ни угрозы не действуют, делают очную ставку с двумя или тремя из перечисленных лиц, последние показывают, что вы состояли в организации, участвовали на их заседаниях…



Лично у меня были очные ставки с Коршуновым, Абе и Кирилюком: все они показывают, что состоял членом организации. Нагло врут мерзавцы, но им «верят». Называл я их на очных ставках и мерзавцами, и другими лестными эпитетами…



Тройка же судит заочно, следователь, который ведет наше дело, на Тройке докладывает, и Тройка выносит решение. Обыкновенно дают 3, 5, 10 лет и высшую меру наказания. Первые три наказания окончательные и обжалованию не подлежат, не подлежит обжалованию и последняя мера наказания, но она требует санкции Москвы, и обыкновенно утверждения или замены приговора, вынесенного Тройкой, приходится ждать 2 – 3 месяца, а то и больше…



А действительность довольно мрачная. Какая-то сплошная средневековщина. Я сам никогда не поверил бы тому, что делается, если бы сам этого не испытал»...



На рассмотрение тройки полномочного представительства ОГПУ по Дальневосточному краю следователи вынесли обвинительные заключения на 150 человек, записанных в члены «диверсионно-повстанческой и шпионско-вредительской контрреволюционной организации «Автономная Камчатка». Расстрельных приговоров вынесли много. Аресты по АК продолжались до середины 1934 года, хотя и без прежнего размаха.



Представляет интерес вопрос как сами сотрудники ОГПУ – НКВД относились к «Автономной Камчатке», верили ли они в существование повстанческой, шпионской, контрреволюционной организации на полуострове? Судя по всему, большинство считали её реальной.



Среди них – капитан госбезопасности Петр Петрович Лепин, прослуживший на Камчатке с небольшим перерывом около восьми лет, и принимавший в разработке АК самое активное участие. В апреле 1938 года его арестовали по обвинению в принадлежности к очередной «контрреволюционной», «правотроцкистской» организации. И когда после пыток и побоев П.П. Лепина заставили признаться в существовании «плана сдачи японцам Камчатки», он, как впоследствии рассказывал, «что-то писал, памятуя показания Новограбленова». Смысл сказанного ясен. П.П. Лепин не считал свидетельства «руководителя АК», плодом чьей-то оперативной фантазии.



Другие же сотрудники областного управления «позволяли себе слабость сомневаться». Вот, например, что вспоминал в 1964 году Бронислав Александрович Балкус, до ареста в январе 1938 года возглавлявший экономический отдел КОУ НКВД: «Когда в 1934 году я приехал на работу в это управление, то узнал о только что закончившимся групповом, так называемом деле «Автономная Камчатка», по которому было арестовано много людей, местных националистов. Причём сообщалось, что у них изъято много оружия и т.д. В то же время среди сотрудников ходили разговоры о том, где это оружие, когда в действительности у коряков и чукчей было изъято их охотничье оружие».



С.И. Западный и С.А. Барминский в специальном донесении руководству НКВД в июне 1935 года объясняли, что называется по пунктам, почему не удалось найти оружия «АК»:



«1. В момент ликвидации организации и уже развернутого следствия по делу, полуостров находился под мощным покровом снега. Вследствие этого обвиняемые, указывавшие места хранения оружия, не в состоянии были сами точно определить места, где оружие закопано, т.к. заносы превратили рельеф местности в сплошную снежную равнину.



2. Часть лиц, ведавших хранением оружия (в основной базе Петропавловского района) была привлечена и осуждена еще до раскрытия организации за контрреволюционную деятельность.



Так, член организации «Автономная Камчатка» – житель села Авача, бывший кузнец Рязанцев, ведавший хранением основной базы оружия – был в 1929 году осужден за контрреволюционную деятельность и умер в концлагере.



Другой член организации – бывший офицер Плотников Д.С., имевший отношение к хранению оружия, был в 1931 году также репрессирован как социально опасный элемент и выслан на материк, до сих пор не разыскан.



Житель гор. Петропавловска – Подпругин, умерший еще до ликвидации организации и его два сына, так же принимавшие активное участие в хранении оружия, как социально опасные высланы с семьями за пределы ДВК, до сих пор не разысканы…



3. Ко времени, когда снег сошел, привлеченные к ответственности члены организации «Автономная Камчатка» были уже вывезены на материк, часть же показавших о местах хранения оружия – к этому времени была расстреляна».



(Снимок 8. Письмо С.И. Западного и С.А. Барминиского об АК)



Мягко говоря, маловразумительные объяснения, более похожие на школярский отчет, чем на донесение руководству НКВД. Правда, кое-какое оружие удалось найти. О нём Западный и Барминский, разумеется, не забывают упомянуть:



«Принятыми мерами розыска оружия после ликвидации организации, 11/V с.г. (1935 года – В.С.) в селе Елизово, Петропавловского района, на краю села, на участке огородной земли – обнаружен ящик с 30-ю нарезными однозарядными берданами со штыками…



Участок земли, на котором обнаружено оружие, принадлежал до ареста и до высылки семьи владельца участка – члену контрреволюционной организации «Автономная Камчатка» – Пашихину Василию Нестровичу… В 1918 году участвовал в вооруженном свержении Петропавловского Совета. В 1933 году был привлечен по делу «Автономная Камчатка» как активный член этой организации и в том же году, 18 августа, умер в изоляторе…



Дальнейший розыск оружия продолжаем».



Насколько мне известно, он результатов не принес.   



Судя по всему, определенные сомнения в отношении «Автономной Камчатки» существовали и у А.П. Льва, который после перевода Н.С. Киселева к новому месту службы возглавил тогда еще отдел ОГПУ и завершал работу по АК. После того, как основные фигуранты дела оказались либо расстреляны, либо отправлены в места лишения свободы, редактор газеты «Камчатская правда» Лев Серафимович Никольский предложил начальнику органа безопасности «придать фактам по повстанческой организации политическую оценку через огласку». Александр Петрович отказался, не называя причин.



Летом 1937 года, когда партийный журналист Л.С. Никольский от газетной публицистики перейдет к доносам, он эту историю в заявлении, адресованном приехавшему из Хабаровска капитану г/б Т.М. Чернышеву, приведет в качестве одного из    доказательств контрреволюционной деятельности А.П. Льва.



Полагаю, что камчатские чекисты знали о существовании в области достаточно большого процента старожилов и приезжей интеллигенции недовольных советской властью и готовых деятельно содействовать её свержению.



И поддержку из-за рубежа они вполне могли получить. В 1935 году агенты ИНО УГБ сумели произвести выемку документов в Харбине, в которых говорилось о том, что японская военная миссия в Харбине с помощью руководителей эмигрантских организаций создала вооруженные отряды численностью 20 – 25 человек. Они готовились в установленное время переправиться на территорию Советского Союза и поднять восстание в разных областях Дальнего Востока. С их началом, используя восстания как предлог, японцы планировали начать вторжение в СССР для «защиты своих подданных». Война в Китае, принявшая затяжные формы, не позволила Японии реализовать эти планы.



Контрреволюционные восстания в Советском Союзе на рубеже двадцатых – тридцатых годов прошлого века не перестали быть историей, о чём хорошо знали на Камчатке. Территория области, если принимать во внимание, что она включала в себя до 1928 года Охотско-Колымский край, и сама становилась ареной контрреволюционных вооруженных выступлений. Повстанческие движения, возникавшие в Якутии, перекидывались и на местности, прилегавшие к берегам Охотского моря. Лидеры этих выступлений старались выйти к портам, чтобы иметь связь с внешним миром.



Об одном из таких восстаний, которое бушевало в 1924 – 1925 годах, упоминалось на страницах книги в связи с преступной деятельностью М.В. Кунцевича. В вооруженном выступлении кроме якутов и русских сторонников белого движения, которые до поры до времени отсиживались в глухих таежных углах, участвовала значительная часть тунгусского населения побережья Охотского моря.



В 1924 году восставшим удалось захватить порт Аян и ряд других прибрежных населенных пунктов, в которые заходили японские частные суда. Владельцы судоходных компаний из-за опасений испортить отношения с официальными властями Союза ССР советовали экипажам пароходов избегать прямых контактов с повстанцами. Но судовые команды охотно продавали и меняли на пушнину и золото товары, чаще всего спирт и боеприпасы к нарезному оружию, местным жителям, которые в большинстве своём восставшим симпатизировали и участвовали в их снабжении.



В оперативных документах 1925 года упоминается некий Василий Медведев. Он купил на японском судне «30 пудов спирту» и перепродал его с немалой выгодой для себя повстанцам. Расплачивались восставшие товарами и пушниной из разграбленных ими факторий и лавок Охотско-Камчатского акционерного рыбного общества.



Меха в конечном итоге уходили все тем же японским и американским торговцам, которые, повторюсь, видя, что восстание 1924 года носит локальный характер, избегали прямых контактов с восставшими. Последние двигаться к городам и населенным пунктам, в которых находились гарнизоны частей Красной армии и войск ОГПУ, опасались. Но и    правительственные силы не могли двинуться в районы, охваченные восстанием, по весьма банальным причинам – из-за отсутствия средств передвижения.



Дивизион ОГПУ, расквартированный в Охотске, получив приказ отбить Аян, занятый повстанцами, не смог распоряжение Хабаровска выполнить. Как сообщалось в направленной в Москву телеграмме: «Предназначенный приказом ПП ОГПУ ДВО за № 311 отряд в качестве гарнизона Аяна… из состава Охотского дивизиона не выделен за неимением средств передвижения (оленей или собак), т.к. все ближайшее население в радиусе 100 – 200 верст бандитами угнано вглубь тайги».



В текст телеграммы следует внести коррективы. Тунгусы ушли сами. Они в массовом порядке поддержали вспыхнувшее в Якутии восстание, поэтому оно и получило название Тунгусского. Не все эвенки входили в состав вооруженных банд, но практически все поддерживали повстанцев из-за массового обнищания, которым обернулись для коренного населения первые советские реформы.



В ситуации статус-кво, когда местные власти оказались не в состоянии быстро ликвидировать восстание, а повстанцы не могли расширить контролируемую им территорию, для тех и других оптимальным выходом стало объявление ОГПУ амнистии. Согласно ей все участники банд, в том числе их руководители и восставшие, запятнавшие себя убийствами советского и партийного актива, при условии добровольной сдачи, получали прощение.



К лету 1925 года оружие сложили 519 повстанцев. Советская власть в отношении них обещание выполнила. Сдавшиеся якуты и тунгусы разошлись по домам. У многих при себе оставалось оружие. По условиям амнистии сдаче подлежали    ручные и станковые пулеметы, которых у повстанцев по оперативным данным насчитывалось до двух десятков, но автоматическое оружие так и не попало в руки чекистов. «Льюисы», «Шоши» и «Максимы»[27] вернулись в тайники.



Органы ОГПУ в ситуации, когда повстанцы не выполнили всех условий амнистии, даже руководителей восстания – якутов и эвенков не подвергали репрессиям. На судьбе возглавлявших наиболее крупные банды якута М.К. Артемьева и тунгуса П.В. Карамзина не сказались также их предыдущие выступления против советской власти, в том числе в составе отрядов А.Н. Пепеляева.



(Снимок 9. Руководители Тунгусского восстания)



В Дальневосточном крае и Камчатской области сумели сделать должные выводы из тунгусского восстания. Руководство регионов стало учитывать интересы коренного населения побережья. Многим эвенкам, даже активным участникам бандформирований, предоставлялись льготные кредиты для обзаведения хозяйством, принимались другие меры улучшения материального положения коренного населения Охотского уезда.



В Якутии пошли по другому пути, подсказанному национальной интеллигенцией. Там начали заигрывать с бывшими руководителями повстанческого движения. Якутск сумел убедить Хабаровск и Москву в том, что они искренне раскаялись. М.К. Артемьев в подтверждение этих выводов некоторое время демонстрировал внешнюю лояльность советской власти. Он трудился секретарем Нельканской волости, работал переводчиком и проводником нескольких организованных центром экспедиций по Якутии.



Происходившие изменения в отношениях к коренному населению в Охотском уезде Камчатской области стали в основном заслугой Николая Антоновича Карпинского, назначенного осенью 1925 года оперуполномоченным ОГПУ и одновременно командиром местного дивизиона, вскоре переформированного в пограничную комендатуру. Она подчинялась созданному в 1926 году Камчатскому пограничному отряду.



Вскоре Н.А. Карпинского назначают председателем Охотского уездного ревкома. Командование над комендатурой принимает Константин Иванович Ракутин, будущий генерал, герой Великой Отечественной войны, командующий 24-й армией Резервного фронта, дивизии которой за успешное проведение Ельнинской наступательной операции в сентябре 1941 года первыми в Красной армии получили звание гвардейских соединений. (Снимок 10. Константин Иванович Ракутин, 1926-й год)



Н.А. Карпинский сумел заслужить у жителей уезда громадный авторитет. В этом нужно искать причину убийства председателя ревкома вблизи Охотска в ноябре 1927 года.



Чекист, с его огромным влиянием на тунгусов, решительно мешал планам организаторов вспыхнувшего в апреле в Якутии очередного восстания, которые надеялись, что оно, как и предыдущее, поднимет население Охотского уезда. Но смерть Н.А. Карпинского дала результат совершенно противоположный тому, который ожидали организаторы убийства.



Восстание 1927 – 1928 годов получило название «Ксенофонтовщины» по имени его идейного лидера – П.В. Ксенофонтова, или «Движение конфедералистов». К нему незамедлительно примкнул М.К. Артемьев. Вновь взялся за оружие и П.В. Карамзин, но в целом эвенки не поддержали восстания. Это обстоятельство полномочный представитель ОГПУ по ДВК Ф.Д. Медведь неоднократно подчеркивал в телеграммах, адресованных заместителю председателя Объединенного государственного политического управления Г.Г. Ягоде: «Тунгусы поголовно против бандитов, оказывают помощь поимке их».



В этот раз проблем с транспортом подразделения ОГПУ, посланные на подавление восстания, не знали. Эвенки не только охотно предоставляли оленей, но и записывались в отряды самообороны. Они    сопровождали чекистов в качестве проводников, задерживали бандитов. Повстанцам очень везло, если тунгусы не расправлялись с ними, а передавали сотрудникам ОГПУ.



Поначалу, весной и летом 1927 года, Хабаровск и Москва не обращали серьезного внимания на события, происходящие в Якутии. Власти республики представляли их как «национальное движение на чисто советской платформе». Якутский отдел ОГПУ соглашался с такой трактовкой волнений, охвативших восток республики.



Ситуация изменилась после того, как К.И. Ракутин, его заместитель по секретно-оперативной части Н.С. Петров через созданную ими в уезде агентурную сеть установили, что в восстании участвуют около 750 человек. Источники сообщали, что они    хорошо вооружены, в том числе теми самыми ручными и станковыми пулеметами, которые «потерялись» двумя годами ранее. Во главе восстания стояли не только представители «национального движения на чисто советской платформе». Одной из самых крупных банд, контролировавших Нелькан и его окрестности, руководил некий Егор Николаевич Попов, который, по сведениям агентуры, представлялся как полковник белой армии. Тревогу вызвали планы лидеров повстанцев перенести вооруженную борьбу на территорию Охотского уезда, захватить Охотск и другие населенные пункты, расположенные на побережье.



Полученные сведения заставили Ф.Д. Медведя, заручившись согласием Москвы, приступить к формированию особого экспедиционного отряда из состава 2-го кавалерийского полка войск ОГПУ, дислоцированного в Хабаровске. В него вошли около ста красноармейцев и командиров под руководством Т.Я. Васина. Экспедицию возглавил сотрудник полпредства Константин Павлович Улыбышев. В состав группы входили еще несколько оперативных сотрудников. Из телеграмм мне, к сожалению, известна фамилия только одного из них – Абрамов. (Снимок 11. Тимофей Яковлевич Васин (слева).



Экспедиционный отряд в конце сентября по железной дороге добрался до Владивостока, где чекистов поджидал сторожевой корабль «Воровский». 26 октября СКР ошвартовался в Аяне.



Здесь, благодаря стараниям местных чекистов, экспедиционный отряд ждали проводники-эвенки и арендованные у местного населения около полусотни оленьих упряжек. На большинство из них нагрузили продовольствие, оружие, боеприпасы и другое снаряжение. Мест на нартах для бойцов осталось немного. Экспедиционный отряд труднейший путь от Аяна до Нелькана преодолеет в основном пешком. На участке пути к перевалу горного хребта Джугджур, за которым лежала конечная точка маршрута, под снежной лавиной погибли двое проводников. Она уничтожила также девять оленьих упряжек с грузом. Но поход чекистов продолжался. Его назовут «Ледяным».



В те годы, дышавшие еще не остывшим революционным романтизмом, часто рядовым явлениям и событиям давали патетические названия, явно не заслуженные, но только не в нашем случае. За тридцать восемь дней Ледяного похода температура воздуха почти не опускалась ниже 50 градусов. Многие бойцы получили сильные обморожения, но отряд не просто понуро плелся на запад в кислотном ожидании окончания пути. В течение всего похода отряд К.П. Улыбышева вел активную разведку. Дозоры там, где позволяла местность, высылались на удаление до 10 – 20 километров. Благодаря такой предусмотрительности появление отряда чекистов у Нелькана 4 декабря для банды Е.Н. Попова оказалось полной неожиданностью.



Бой разгорелся на следующий день. Первая попытка экспедиционного отряда захватить Нелькан успехом не увенчалась. Грамотно расположенный пулемет повстанцев заставил атакующие цепи залечь и откатиться на исходный рубеж. Командир взвода В.Д. Реут с наступлением сумерек взялся с двумя красноармейцами Н.И. Иваненковым и А.В. Потаниным незаметно подобраться к пулеметному гнезду и забросать его гранатами. Их разрывы должны стать сигналом к новой атаке.



(Снимок 12. Владимир Дмитриевич Реут)



План Владимира Реута удался. Вспышки оранжевого пламени и донесшиеся через несколько мгновений после них раскаты взрывов бросили чекистов в атаку. В этот раз экспедиционный отряд почти не встретил сопротивления. Но когда красноармейцы добрались до разбитого пулеметного гнезда, они кроме двух иссеченных осколками бандитов нашли и бездыханные тела товарищей. Реута, Иваненкова и Потанина пули настигли после того, как они, выполнив задание, начали отходить.



И сегодня главной достопримечательностью Нелькана является памятник трем погибшим чекистам. Больше потерь экспедиционный отряд не понес. Бандиты, бросив награбленное в магазинах Дальторга, оставили Нелькан и спешно отступили в тайгу.



Обосновавшись в освобожденном селе, группа К.П. Улыбышева, развернула активную оперативную работу. Чекисты при помощи местного эвенкийского населения в течение полутора недель смогли захватить главарей банды. Ф.Д. Медведь специальной телеграммой доложил о достигнутом успехе Г.Г. Ягоде:



«Мерами агентурной работы нами… захвачен весь штаб банды главе Поповым Егором Николаевичем, нач˂альником˃ отряда, Захаровым Иваном Николаевичем, его помощником, Долокуновым Никитой и четырех бандитов рядовых. Штаб захвачен тайге 150 верстах Нелькана в сторону Альма. Кроме того, захвачены «бывший ревком» член ЯкЦИК Антонов Егор и Кошелев Иван. Ватанге захвачен Попов Семен Васильевич – уполномоченный Якторга. Один раненый бандит замерз. Сведениями Попова бандиты: Тимофеев-Компахай Петр, Нестеров Захар, Еверстов Иннокентий, Колесов Роман, Васильев (Марфин сын), Никифоров Иннокентий, Уваров-Сивка Филипп бежали за подкреплением Алдан. Агентурными сведениями бежавшие находятся местностях Крестях, что ниже Ман. Ликвидация их поручена начальнику подчиненного нам Аимского отряда Курчатову. Бандиты бродят тайге. Высланы отряды ликвидации. Ликвидацией последних Нельканский район можно считать от бандитизма очищенным. Оперативное обследование леса производили средним радиусом Нелькана 150 верст. Имеем много обмороженных – морозы среднем 50 градусов».



Допросы Е.Н. Попова и захваченных вместе с ним бандитов позволили К.П. Улыбышеву установить руководителей и истинные цели вспыхнувшего восстания. Повстанцы ставили перед собой совершенно другие задачи, нежели те, о которых сообщали из Якутска в центр, Хабаровск и в Новосибирск, где находился полномочный представитель ОГПУ по Сибири, которому подчинялись органы безопасности автономной республики. Повстанцы стремились на территории Якутии образовать отдельное государство. Речь шла об откровенном сепаратизме.



Ввиду сведений особой важности, которые содержала очередная телеграмма Ф.Д. Медведя Г.Г. Ягоде, заместитель председателя ОГПУ счел нужным доложить о ней И.В. Сталину:



«Добытым материалами следствия повстанческим движением Якутии руководит контрреволюционная организация национальной интеллигенции. Главарями считают: Ксенофонтова, Михайлова, Оросина Петра Ивановича, Индигирского, братьев Афанасьевых (бывших повстанцев), Николаева Виктора Георгиевича, Егорова Владимира Николаевича, Сафронова (имя неразборчиво) Ивановича, Артемьева…



Организация, показаниями Попова, имеет свою программу, имея ввиду: первое, свергнуть советскую власть Якутии. Второе, завязать дипломатические отношения иностранными государствами. Третье, объединиться с империалистами для дальнейшей борьбы с СССР. Четвертое, образовать Якутское автономное национальное правительство. Пятое, управлять государством должна национальная интеллигенция. Шестое, возобновить частную торговлю, ликвидировав государственную. Седьмое, государственную границу по Охотское побережье включительно».



Позднее подтвердится, что идейное руководство повстанческим движением осуществлял П.В. Ксенофонтов, выходец из знатной якутской семьи, выпускник Петербургского университета, трудившийся в министерстве финансов автономной республики. В апреле 1927 года, с началом восстания, Павел Васильевич создал Младо-якутскую национальную советскую социалистическую партию конфедералистов, призванную стать идеологическим стержнем повстанческого движения.



(Снимок 13. Павел Васильевич Ксенофонтов)



Не стану исключать, что некоторые указанные в телеграмме пункты программы сепаратистов, как, например, объединение с «империалистами для дальнейшей борьбы с СССР» в процессе докладов от инстанции к инстанции могли добавляться, но не остается сомнений в том, что идеологической основой вспыхнувшего восстания являлся сепаратизм. Это обстоятельство и роднит «молодых якутов» с «Автономной Камчаткой». Откровенный сепаратизм восстания 1927 – 1928 годов решительно оттолкнул от него эвенков. Тунгусы, опираясь на многовековой опыт соседства с якутами, без посторонней помощи догадались о той роли, которую им могут уготовить в государстве с приоритетом в пользу одного этноса…



Работая с арестованными бандитами, К.П. Улыбышев и его помощники сумели получить и другую интересную информацию, которая позволила понять механизм зарождения повстанческого движения, а также дала возможность органам ОГПУ скорректировать планы ликвидации восстания.



До определенного времени в органах государственной безопасности подозревали иностранных торговцев в поставках оружия восставшим, но оказалось, что банды успешно снабжались автоматическими винчестерами представителями Якторга, который закупил их у Свенсона под видом охотничьего оружия. Автоматические винчестеры, действительно, использовались для промысла крупной дичи, но они же прекрасно подходили для ведения боевых действий в тайге, ничуть не уступая винтовке Мосина, а то и превосходя её по скорострельности и некоторым другим параметрам.



По словам арестованного уполномоченного Якторга Хобаса, он и его подчиненные в инициативном порядке связались с захватившим Нелькан Поповым и передали ему около трехсот винчестеров.



Как установил Улыбышев, распространению бандитизма в районе способствовала бездеятельность местных партийных, комсомольских и советских работников во главе с секретарём местной ячейки ВКП(б) Иваном Сивцевым. Захватив Нелькан, Попов никого из представителей советской власти не арестовал, ничем не ограничил их передвижений и прав. Исключение составил сотрудник ОГПУ, выданный И. Сивцевым. Чекиста расстреляли. Часть местных милиционеров и комсомольцев перешли на сторону повстанцев, и если и не взяли в руки оружие, то помогали банде Попова всем, чем могли.



Из допросов арестованных хабаровские чекисты также узнали, что бандиты, не получив поддержки среди эвенкийского населения, отказались от планов захватить Охотск. Город-порт манил повстанцев удобной бухтой, большими запасами продовольствия и промышленных товаров, а главное – мощной радиостанцией. Используя её, лидеры восстания намеревались обратиться к иностранным державам за помощью в борьбе с большевизмом.



Руководство ОГПУ знало об этих планах. Поэтому находившаяся в Охотске пограничная комендатура в составе 51 бойца и командира при двух ручных пулеметах Льюиса до середины января 1928 года для подавления восстания использовалась ограниченно. Отряды высылались на незначительное удаление от города, чтобы иметь возможность в случае нападения на него вернуться не позднее двух дней.



Отказ бандитов от захвата Охотска позволил сформировать из местной комендатуры, подчиненной Камчатке, смешанную чекистско-пограничную группу под командованием заместителя К.И. Ракутина по секретно-оперативной части Н.С. Петрова. Группе в    составе тридцати восьми человек предписывалось освободить Оймякон от захватившей его банды Михаила Петровича Индигирского-Винокурова. Восставшие высланные из Охотска экспедиционные силы по численности, превосходили, как минимум, вдвое. Но количественный перевес бандитов не страшил хорошо обученных бойцов, чувствовавших к тому же огромную поддержку со стороны населения.



Группу Петрова местные жители оленьими упряжками обеспечили максимально. В пути отряд имел возможность ослабевших животных заменять свежими карибу. Путь от Охотска до Оймякона, которые по прямой разделяют около 430 километров, пограничники и чекисты преодолели за девять дней. Мне эта скорость кажется невероятной, но факт остается фактом: 15 января отряд Н.С. Петрова покинул Охотск, а 24 января красноармейцы, не встречая сопротивления бандитов, вошли в Оймякон.



Из-за отсутствия средств связи в Хабаровске и Петропавловске-Камчатском об очередной победе над повстанцами узнали только в следующем месяце. Ф.Д. Медведь докладывал Г.Г. Ягоде об успешной экспедиции камчатских чекистов и пограничников только 11 февраля:



«24 января Оймякон занят отрядом Петрова без боя, освобожден арестованный бандитами предулусревкома Владимиров, захвачены 5 бандитов, числе коих Слепцов Евграф, штабная канцелярия, переписка учреждения, 50 берданок. Главные силы банды количестве 40 человек находятся 70 верстах западнее Оймякона, местности Джакай озере… Банда вооружена берданами, часть – винтовками. 25 января Петров отрядом и 20 дружинниками-якутами выехал ликвидации банды. Оймяконе создана дружина 30 человек добровольцев, население помогает ликвидации банды».



Её удалось уничтожить еще до конца февраля. Бандиты осмелились только однажды обстрелять разведку, высланную Петровым, на открытый бой с пограничниками они не отважились.    На моральном состоянии повстанцев сказался побег Индигирского-Винокурова. Он с ближайшим окружением покинул банду, как только отряд Петрова вошел в Оймякон. В погоню за ним отправились дружинники-якуты.



Потеряв главаря, банда начала распадаться. Гибнуть за идеи, рожденные в умах кучки представителей национальной интеллигенции, возложившей на себя исключительные права распоряжаться судьбами всего этноса, они не желали. Бандиты охотно грабили магазины и обозы, им нравилось, когда их называли опорой и надеждой нации, но угар самолюбования, ощущения незаурядности и вседозволенности исчезали безвозвратно, как только вблизи появлялись крохотные отряды красноармейцев и чекистов.    Тогда повстанцы пытались спастись бегством, а те, кто не чувствовал за собой особой вины – сдавались.



Банда Индигирского-Винокурова после того, как Оймякон оказался в руках Петрова, еще некоторое время существовала. Но с каждым днём становилось все яснее, что часы её сочтены. Оперативные донесения пестрят фамилиями задержанных бандитов. Всего группе Н.С. Петрова удалось выявить и арестовать более пятидесяти повстанцев и десять их пособников.



(Снимок 14. Пограничники в тайге)



Некоторое время оставалась неизвестной судьба главаря банды. Высказывались предположения, что через Чукотку он сумеет уйти в США. Такая возможность определенно тревожила Хабаровск и Петропавловск-Камчатский. Но 13 февраля группа дружинников-якутов, посланная в погоню за Индигирским-Винокуровым, в двухстах километрах к северу от Оймякона настигла его и убегавшего вместе с главарём банды активного повстанца Гурия Прокопьева. При приближении дружинников якуты открыли огонь. В ходе завязавшейся перестрелки оба бандита получили смертельные ранения. При них нашли только оружие – две винтовки, два нагана и несколько гранат. Отсутствие у беглецов продовольствия говорило о том, что появление красноармейцев только ускорило неизбежную развязку.   



Уничтожение отрядами ОГПУ активно действующих крупных банд Попова и Индигирского-Винокурова ознаменовало перелом в подавлении восстания. Рядовые повстанцы начали активно покидать уцелевшие банды. Становилось ясно, что еще до начала лета чекистам удастся окончательно подавить восстание.



Руководство Якутии сделало несколько робких попыток добиться от Москвы объявления амнистии, подобно той, что прекратила Тунгусское восстание. Центр в этот раз на уступки не пошел, понимая, что имеет возможность подавить вооруженное выступление силовыми методами, не допустив прошлых ошибок, и не создавать предпосылок для новых восстаний. Впрочем, амнистию добровольно сдавшимся рядовым повстанцам объявили.       



Еще 21 февраля Г.Г. Ягода телеграммой в Хабаровск определил судьбы сотен людей, принимавших участие в восстании: «Захваченных бандитов расстрелять. Добровольно сдавшихся помиловать».



(Снимок 15. Экспедиционный отряд Н.К. Улыбышева после возвращения в Хабаровск, лето 1928 года).



Всего за участие в вооруженном восстании 1927 – 1928 годов судебными и внесудебными органами к расстрелу приговорены 128 человек, 130 – получили различные сроки лишения свободы.



К.П. Улыбышев и Н.С. Петров стали кавалерами единственного на тот период советского ордена Красного Знамени. Дальнейшая судьба их трагична. Былые заслуги не застраховали Улыбышева и Петрова, подобно еще десяткам тысяч сотрудников органов НКВД, от ложных обвинений в период оголтелых политических репрессий. О том, как это происходило мой дальнейший рассказ…



Оглушительным эхом отозвался в самых отдаленных уголках Камчатки и Чукотки, которые до начала 50-х годов прошлого века составляли единую территориально-административную единицу СССР, негромкий выстрел из нагана, раздавшийся в Петропавловске, на улице Советской. Он прозвучал поздним вечером 21 сентября 1938 года. Застрелился начальник Камчатского областного управления НКВД капитан госбезопасности Николай Михайлович Давыдов.



О чём он думал, о чём размышлял в безмолвии ночной квартиры, пропахшей кожей хромовых сапог и портупеи да еще невыветриваемым запахом «Казбека»[28], можно только предполагать. На взвинченного недобрыми предчувствиями Давыдова давила тишина решительно замолчавшего телефона. С утра не раздалось ни одного звонка. Онемевший телефон красноречиво свидетельствовал о том, что знакомым и подчиненным Давыдова уже известно о выданной ему «черной метке».



(Снимок 16. Николай Михайлович Давыдов).



За пять месяцев пребывания на Камчатке начальник КОУ НКВД ни с кем близко сойтись не успел, да и не стремился обзавестись близкими знакомыми. Прибывших с ним на полуостров оперативных сотрудников А.В. Евлахова, К.Н. Случанко и некоторых других Н.М. Давыдов проинструктировал еще до посадки на пароход во Владивостоке. Николай Михайлович без обиняков заявил им, что есть оперативные данные о существовании на Камчатке контрреволюционной правотроцкистской организации, состоящей из чекистов и пограничников, стратегической целью которой является передача полуострова японцам. Основу этих «оперативных данных» составляли доносы прокурора    области А.М. Зверева и редактора «Камчатской правды» Л.С. Никольского. Давыдов потребовал от своих спутников по приезду в Петропавловск ни с кем из местных сотрудников не поддерживать близких отношений и вести себя с ними предельно осторожно.



Новый начальник управления, как вспоминал впоследствии сотрудник 2-го спецотделения КОУ А.В. Тимофеев, уже на первом оперативном совещании сделал заявление, от которого у камчатских чекистов по спинам пробежал холодок, и засосало под ложечкой от недобрых предчувствий. Н.М. Давыдов, покачиваясь на носках зловеще скрипевших сапог, говорил, делая паузы почти после каждого слова: «Камчатское управление… местный пограничный отряд… органы власти области… засорены врагами народа».



Давыдов замолчал. Две – три минуты в звенящей тишине он пристально вглядывался в лица участников совещания, пытаясь понять, какое впечатление произвело на них сказанное. Наконец продолжил: «Я прислан сюда, чтобы установить в чекистских органах советскую власть. И я это сделаю, чего бы мне это не стоило»…



И сотрудники КОУ уже знали, что Давыдов ни перед чем не остановится. На второй день после прибытия он арестовал исполнявшего обязанности начальника управления капитана госбезопасности П.П. Лепина. О том, как велись его допросы, красноречиво свидетельствовали крики и стоны, доносившиеся почти непрерывно в течение двух суток из комнаты № 38, которую отвели для работы следователю К.Н. Случанко…



(Снимок 17. Ордер на арест П.П. Лепина. Подписан Г.С. Люшковым).



Кабинет прежнего начальника управления А.П. Льва, расстрелянного в Хабаровске тремя месяцами ранее, Давыдов занял 14 апреля 1938 года. С новым руководителем КОУ, присланным на Камчатку с неограниченными правами карать, но без права миловать, местное начальство старательно заигрывало. Давыдову чрезвычайно импонировало, что первый секретарь обкома Василий Иванович Кутейников, а также недавно назначенный директором АКО Порфирий Николаевич Притыко, являвшие собой политическую и хозяйственную власть на территории огромного региона, настойчиво добивались его расположения.



К своему исключительному положению Давыдов привык еще в Уссурийской области, где он несколько месяцев временно возглавлял местное Управление НКВД вместо расстрелянного старшего майора госбезопасности Александра Андреевича Пряхина. Но там обидная приставка «врид» и близость краевого управления во главе с беспокойным и беспощадным Генрихом Самойловичем Люшковым мешали Давыдову в полной мере ощутить сладость неограниченной власти. Иное дело Камчатка. На полуострове более могущественного начальника, чем капитан госбезопасности Давыдов весной и летом 1938 года не существовало.



В эти несколько месяцев Кутейников, Давыдов и Притыко все чаще собирались за столом с обильными закусками и выпивкой, выезжали на охоту, рыбалку и пикники. Впрочем, поскольку последнее слово тогда еще прочно не вошло в широкий лексический оборот, пьяные прогулки на природу именовали «выездами». Они стали основной темой камчатских сплетен летом 1938 года.



Не исключено, что все трое предчувствовали близкие трагические зигзаги своих судеб, а потому торопились урвать от оставшихся дней жизни максимум радостей и удовольствий. Обывателю запомнились слова Давыдова, сказанные водителю обкомовского ЗиС-101[29] после того, как тот отказался ехать по ужасной таежной дороге: «Чего машину жалеть, не вечно жить будем». Эту фразу уже после самоубийства начальника КОУ те немногие люди, которые могли вспомнить о нём хоть с каплей теплоты, сочтут предчувствием судьбы. Поводов же для ожидания трагической развязки у Давыдова имелось достаточно.



Это сволочное время предоставляло чекистам полярный выбор. Они либо становились послушным и активным инструментом репрессий, либо оказывались их жертвами. Но первый вариант не исключал второго. Именно чекисты чаще, чем представители каких-либо других социальных групп советского общества, подвергались арестам. Свыше 22 тысяч сотрудников органов безопасности СССР в конце тридцатых годов прошлого века стали жертвами политических репрессий. Это более половины численности оперативного состава, предусмотренного штатом ГУГБ к середине 1937 года. А, если учесть сотрудников НКВД, которых арестовали, а затем, через год – два, освободили за отсутствием состава преступлений, то окажется, что через жернова репрессий прошли две трети чекистов, проходивших службу в этот период.



Бывший генеральный комиссар государственной безопасности Н.И. Ежов на закрытом судебном заседании, где его обвиняли по десятку статей Уголовного кодекса, сожалел, что не довёл до конца начатое им дело: «Я почистил чекистов, но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил…». Кроме Ежова «санации» аппарата проводили Г.Г. Ягода, Л.П. Берия… Служба в органах безопасности в мирные тридцатые годы оказалась опаснее войны. Наибольший удар репрессии нанесли по чекистам и пограничникам Дальнего Востока. Трудно объяснить причины такой региональной избирательности. Нам известно только её результаты.



Арестованными оказались все руководство УНКВД по Дальневосточному краю, командование Краснознаменной пограничной и внутренней охраны Дальнего Востока. Репрессиям подверглись все начальники областных управлений и пограничных отрядов ДВК. В 1937 году уцелеть удалось только руководителю Сахалинского НКВД комбригу М.В. Дрекову. Его расстреляют уже как организатора незаконных массовых репрессий несколько позже.



Чистка аппарата НКВД на Дальнем Востоке началась с Т.Д. Дерибаса. Специальным постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 8 мая 1937 года его отстранили от занимаемой должности, Формальным поводом для отставки стали результаты работы направленной в апреле 1937 года в ДВК спецгруппы работников НКВД во главе с начальником 3-го отдела ГУГБ Л.Г. Мироновым. Перед ней ставилась задача «выявления и разгрома шпионоско-вредительских, троцкистских и иных групп на железных дорогах и в армии». Естественно, что такие группы удалось раскрыть в самые короткие сроки. Поскольку инициатива в этой работе по ликвидации шпионов, диверсантов и вредителей принадлежала не Т.Д. Дерибасу ЦК ВКП(б) принял решение об его отстранении от должности начальника Управления НКВД по Дальневосточному краю.   



Затем последовал вызов    в Москву, согласно телеграммы «для получения нового назначения».Но оно не состоялось. 12 августа Т.Д. Дерибаса арестовали. Его обвинили в шпионаже в пользу Японии, сочувствии троцкизму, организации заговора в органах НКВД Дальнего Востока и ОКДВА.



Управление НКВД ДВК возглавил комиссар госбезопасности 3 ранга Генрих Самойлович Люшков, бывший начальник Управления Народного комиссариата внутренних дел по Азово-Черноморскому краю. Перед поездкой на Дальний Восток его в течение 15 минут инструктировал И.В. Сталин. Из поздних источников известно, что глава государства нацеливал нового начальника управления на активную борьбу с японской агентурой, троцкистами и их пособниками.   



В ноябре 1937 года Н.И. Ежов направляет в Хабаровск большую группу сотрудников ГУГБ для расправы с руководящим аппаратом УНКВД по ДВК и КПВО Дальнего Востока. Основу группы составили ростовские подчиненные Г.С. Люшкова. Между ними распоряжением Н.И. Ежова, пока до прибытия к новому месту службы – негласно, были распределены основные руководящие должности УНКВД    ДВК. Майор госбезопасности Моисей Аронович Каган назначался заместителем начальника управления, майор госбезопасности Григорий Маркович Осинин-Винницкий – начальником особого отдела ОКДВА, который также являлся вторым заместителем Г.С. Люшкова. Занимавшие ранее эти должности С.И. Западный и С.А. Барминский подлежали немедленным арестам. Пункты обвинения предъявлялись им те же самые, что и Т.Д. Дерибасу.



Арестовали еще около сотни сотрудников УНКВД и КПВО Дальневосточного края. Речь шла о фактической замене руководства и оперативного аппарата этих органов.



Позднее, отвечая на вопросы следователей, прибывший в группе Г.С. Люшкова из Ростова старший лейтенант госбезопасности М.П. Рысенко рассказал много интересного и о самом начальнике управления, и о методах ведения следствия, практиковавшихся в Хабаровске зимой 1937 – 1938 годов:



«Работая с 1936 года в УНКВД по Азово-Черноморскому краю, я замечал, что руководство управления Г.С. Люшков, М.А. Каган, Г.М. Осинин-Винницкий направляли работу не на вскрытие глубоких контрреволюционных формирований, а на чисто внешнюю эффективность, погоню за количеством арестованных… Следователи под руководством Люшкова, Кагана, Осинина-Винницкого при оформлении протоколов вставляли в них произвольно много лиц, о которых обвиняемые вовсе не показывали».



Рысенко, столкнувшись с такой практикой ведения следствия, намеревался написать о ней в ЦК ВКП(б). О том, что молодой сотрудник начал готовить документы для органов партийного контроля, стало известно Кагану, и он умело, незаметно для самого начинающего работника, сделал его частью преступного механизма фальсификации уголовных дел.



«Попав в зависимость от Люшкова, – продолжал далее рассказывать следователям Рысенко, – я стал выполнять предательские задания, и в конце 1937 года как приближенный к начальнику управления вместе с Малаховым, Малкевичем, Удальцом, Евтушенко, Круминым, Каваевым, Селивановым, Родионовым и другими работниками НКВД из Ростова выехал на Дальний Восток.



Должен, однако, сказать, что ростовский период предательской деятельности Люшкова, Кагана, Осинина-Винницкого (при моём, разумеется, участии), бледнеет перед той предательской системой работы, которую мы… практиковали в Дальневосточном крае.



Еще на пути следования в Хабаровск все следующие из Ростова лица устраивали сборища в вагоне Люшкова, на которых договорились держаться… друг за друга, изолироваться от остального коллектива, никаких знакомств… не заводить и не болтать о ростовских делах. Люшков поставил перед нами задачу о перенесении «опыта» следственной работы из Ростова в Хабаровск…».



Следует обратить внимание на слова Рысенко о договоренности «не болтать о ростовских делах». Люшкову было, что скрывать и не только касательно ростовского периода его биографии.



На Дальнем Востоке новый начальник краевого управления встретился с сослуживцем по Украине – начальником УНКВД по Приморской области капитаном г/б. Яковом Савельевичем Визелем. Для последнего эта встреча обернулась трагедией. Визеля арестовали, как и других начальников областных управлений, но после нескольких дней содержания во внутренней тюрьме краевого управления, он неожиданно почувствовал себя плохо. Капитана отвезли в больницу, где он и скончался. Рысенко уверял следователей, что Визеля отравили. Считает, что по прямому указанию Люшкова. В качестве доказательства Рысенко ссылается на разговор с Осининым-Винницким. Тот, говоря, что Визель бывший украинский работник и много знает о Люшкове, подчеркнул «не в наших интересах держать человека с таким языком».



В материалах уголовного дела упоминается и о другом разговоре Рысенко с начальником особого отдела ОКДВА: «После ареста Барминского и Западного Осинин-Винницкий в беседе со мной цинично заметил: «Надо культивировать такие настроения, что на Дальнем Востоке все враги, а когда будет создано такое общественное мнение, «наарестуем» людей, загрузим аппарат и создадим эффект разгрома правотроцкистского заговора». Эта его установка мной претворялась в жизнь».



Рассказывает Рысенко и о том, как фальсифицировались протоколы допросов. Каган, курировавший это направление деятельности, мог держать их у себя месяцами, а перед тем, как вернуть, записывал те показания и фамилии, которые требовали «интересы дела». Затем протоколы передавались таким как Рысенко. От послушных и понятливых следователей требовалось заставить арестованных подписать сфальсифицированные показания. Ставленники Люшкова умели это делать. Активно занимались фальсификациями показаний и сами следователи. Один из них, Е.Ф. Толстокулаков, давая показания, сознался, что совместно с оперуполномоченным особого отдела Б.М. Любимцевым в протокол допроса полкового комиссара И.С. Кацента 14 января 1938 года внес имена около двадцати человек, о которых арестованный пограничник не упоминал.



Команду Люшкова в УНКВД ДВК, за глаза, разумеется, называли «ежовскими молотобойцами».



По воспоминаниям бывшего сотрудника дальневосточного управления Г.А. Марина, которыми он поделился в 1956 году, Рысенко, казавшийся при повседневном общении мягким, незлобивым человеком, «в служебных делах, при ведении следствия и при общении с арестованными становился неузнаваем, превращался в зверя, в садиста, от его руки много пострадало невинных людей». Подобным образом характеризовались и остальные сотрудники – ставленники Люшкова.



Именно с появлением его команды в УНКВД по Дальневосточному краю на допросах стали применяться наручники. Их жестко фиксировали на запястьях арестованных и не снимали по нескольку часов. У истязаемых прекращался приток крови к кистям рук, начинался некроз тканей, вызывавших жуткую боль. Чтобы остановить эту пытку, многие соглашались подписать любые самые абсурдные признания в террористической деятельности, в шпионаже и вообще в чём угодно. За такими показаниями, как правило, следовал расстрел самого сознавшегося и людей, которых его заставили оговорить.



Параллельно с пытками «для получения правильных показаний» применялись конвейерные допросы. Старик-Форд придумал конвейер для ускорения сборки легковых автомобилей, а в недрах ежовского ведомства его использовали для бесперебойного снабжения машины репрессий человеческим материалом. Сменяя друг друга, следователи допрашивали Барминского, например, 11 суток подряд, первого секретаря обкома ВКП(б) Еврейской автономной области М.П. Хавкина – 14 суток. К концу допроса партийный работник перестал узнавать окружающих, впал в кому.



Такими методами разоблачение правотроцкистского центра на Дальнем Востоке продвигалось быстро. Общую картину «успешного ведения следствия» портили 29 арестованных хабаровских пограничников в их числе М.А. Краузе. Они не хотели признаваться в шпионаже в пользу Японии, отрицали своё участие в контрреволюционной организации, вели себя, по мнению людей Люшкова, вызывающе. Требовалось незамедлительно исправлять ситуацию.



26 января 1938 года М.А. Каган на оперативном совещании, отметив, что «наиболее отсталым участком является следствие по вскрытию заговора в войсках пограничной охраны», потребовал ускорить работу. Заместитель начальника УНКВД уже знал, как решить эту задачу. Он мобилизовал из различных отделов управления 29 следователей, по числу упорствующих пограничников. Каган приказал своим сотрудникам «привести всех арестованных к сознанию и закончить протоколы допросов не позднее двух часов ночи».



Дальнейшие события дальневосточные чекисты, не принимавшие участия в избиениях и пытках недавних коллег, назовут «Варфоломеевской ночью».



29 арестованных, которые допрашивались этой ночью, признались. Правда, не к двум часам, а почти к самому утру. Все следователи, проводившие допросы, применяли методы физического воздействия. По словам очевидцев, во всех кабинетах, в которых выбивали показания, стоял невероятный шум, раздавались ужасные крики и стоны. Каган посетил каждого из 29 следователей и там, где арестованные продолжали упорствовать, лично участвовал в изуверских допросах.



Реальных доказательств подрывной деятельности членов, так называемого «контрреволюционного, подрывного, правотроцкистского дальневосточного центра, не существовало. Следователи давали волю безудержной фантазии, чтобы изобрести таковые. Например, С.А. Барминского обвинили в том, что при прежнем руководстве УНКВД по Дальневосточному краю «условия для содержания арестованных были умышленно такими, чтобы затруднить вскрытие врагов». Тут же поясняется, в чём это выражалось. До 1937 года, например, запрещалось допрашивать арестованных после полуночи. И если кто-то из следователей задерживал обвиняемого позднее этого времени, приходил дежурный комендант и забирал его. При Т.Д. Дерибасе арестованные имели возможность вести переписку с остававшимися на свободе друзьями и родственниками, получать передачи. После вынесения наказания ценности осужденных передавались их семьям. Все это следствие посчитало, как явное потакание «врагам народа».           



После «признаний в подрывной деятельности» руководителей УНКВД и пограничной охраны начались санкционированные Военной коллегией Верховного суда СССР и тройкой союзного НКВД расстрелы. С ними торопились. «Враги народа», «японские шпионы», «троцкисты» и «заговорщики», оправившись от побоев и пыток, могли отказаться от показаний, и тогда обвинения, построенные на признании арестованных, рассыпались бы как карточный домик.



В Хабаровске расстрелы начинались после 23 часов. Иногда осужденных отправляли на казнь с допросов и очных ставок, как, например, произошло с заместителем начальника политотдела Краснознаменной пограничной и внутренней охраны Дальневосточного края И.С. Кацентом.



Летом 1938 года наступит время расплаты для самих «ежовских молотобойцев». Большинство из них – Каган, Осинин-Винникий, Рысенко и другие, подобно их жертвам, будут расстреляны. Расплату за содеянное ускорил побег Г.С. Люшкова в Маньчжурию в ночь на 13 июня. К тому времени комиссара госбезопасности 3 ранга освободили от должности начальника краевого управления и вызвали в Москву для получения нового назначения. Повторялся сценарий    ареста Т.Д. Дерибаса, и Люшков это хорошо понимал. Сообщив Осинину-Винницкому, что ему необходимо встретиться с важнейшим закордонным агентом, бывший начальник краевого управления отправился на участок Посьетского отряда, и там перешел границу.



Но до этих событий, в тот момент, когда Н.М. Давыдов в сопровождении нескольких сотрудников, в том числе бывшего личного секретаря Люшкова К.Н. Случанко сошел на камчатский берег, было еще далеко.



Читатель уже знает, что прибывшая из Хабаровска группа рьяно взялась за дело. В следственной и оперативной работе они активно использовали «ростовский опыт» со всеми его составляющими – массовыми арестами, наручниками, избиениями, конвейерными допросами, фальсификациями показаний.



О том, как это происходило, рассказывает первый арестованный прибывшей группой П.П. Лепин:



«Утром 14 апреля, часов в 10, в мой кабинет ввалились Давыдов, новый начальник 3 отдела Евлахов, следователь Случанко, объявили меня арестованным, надели наручники, сильно зажав руки. После обыска Евлахов и Случанко повели меня в 38-ю комнату на допрос…».



С прибытием на Камчатку Давыдова комната № 38 Камчатского областного управления обрела зловещую славу. В ней обосновался Случанко, в неё допускался крайне ограниченный круг сотрудников, в основном из числа новоприбывших. Здесь велись допросы с применением физического насилия. Вот, что рассказывал оперуполномоченный Усть-Камчатского РО НКВД К.И. Яковлев: «Случанко в КОУ НКВД проводил так же, как и Евлахов, вражескую работу, занимаясь фальсификацией протоколов допросов арестованных бывших сотрудников УГБ КОУ НКВД и погранотряда.



Доступ в так называемую «хитрую комнату» № 38 для других сотрудников был недоступным… Случанко занимался избиением арестованных, ходил по другим кабинетам и надевал наручники арестованным, которые допрашивались и другими следователями».



Первым, кого пропустили через комнату № 38, как уже говорилось, стал    П.П. Лепин. Вернемся к его рассказу:



«Евлахов к началу допроса еще крепче завинтил наручники, руки стали совершенно безжизненными, все это сопровождалось страшной болью, из-под наручников выступила кровь.



Евлахов задал мне один вопрос: кем я завербован в контрреволюционный правотроцкистский военный заговор? Не имея ни малейшего понятия о таком чудовищном преступлении с моей стороны, я, разумеется, дал отрицательный ответ… Евлахов приказал мне встать и начал избивать. Бил меня по шее, по голове, по груди, изыскивая наиболее уязвимые места. Убедившись, что наибольшую боль мне представляют удары по груди, Евлахов в течение нескольких часов стал специально наносить удары по грудной клетке. В результате этого в груди образовалась нестерпимая боль, наружная часть грудной клетки почернела и опухла, я стал сплевывать кровь. Точно также в результате избиений опухли голова, левое ухо, левый глаз совсем затёк…



Приходил Давыдов и требовал дать показания о какой-то неведомой для меня контрреволюционной латышской националистической организации.



Евлахова сменил сержант Ноздрачёв, допрос продолжался в том же духе, с теми же непрерывными побоями, приблизительно до 8 – 9 часов вечера… Ноздрачёва снова сменил Евлахов, продолжал ту же процедуру избиений, требуя от меня явно ложные показания… Сидеть мне не давали, а избивали стоя.



Ночью пришел Давыдов, вынув часы, сказал, что сейчас 11 часов, а если в 12 часов не будет показаний в вышеуказанном разрезе, то следователи из меня сделают котлету, и ушел. Из груди, из разбитых зубов и губ текла кровь, дыхание было затруднительным. Под утро, часа в четыре, Ноздрачёв сменил Евлахова, и избивал меня в стоячем положении до часов десяти утра 15 апреля.



В этот период явился Евлахов, и, узнав от Ноздрачёва, что никаких показаний я не написал, продолжил избиение главным образом по опухшей уже груди, что причиняло мне нестерпимую боль, а временами – окончательно возможности дышать.



Евлахов заявил, что выбьет у меня все зубы, выпустит все мозги и тут же в кабинете пристрелит, т.к. Давыдов уполномочен Ежовым подобных мне расстреливать на месте без суда и следствия. Около часа я еще выдержал зверское избиение. Накануне ареста болел гриппом, суточное беспрерывное избиение… наручники, которые к тому времени врезались в изодранное тело (наручники снимали через три – четыре часа на несколько минут) привели меня в физическое изнеможение, и я изъявил желание писать показания…



Эти показания под диктовку Евлахова переписывались несколько раз…



16 апреля и ночь 17 апреля продержали меня в 38 комнате, требуя писать о плане сдачи японцам Камчатки...».



«Интенсивные» допросы начальника 3 отделения КОУ НКВД Бронислава Андреевича Балкуса, арестованного несколько ранее, также начались с приездом Н.М. Давыдова и его команды. Балкус выдержал почти трое суток непрерывных истязаний.



Я довольно долго сомневался, стоит ли рассказывать широкому читателю о тех ужасных событиях и человеческих трагедиях, которые мы привычно заменяем формулировкой «политические репрессии». И все-таки решил, что делать это необходимо. И не только для того, чтобы продемонстрировать ту глубокую пропасть, которая в конце 30-х годов прошлого века разделила органы государственной безопасности НКВД СССР на жертвы и палачей. Гораздо важнее знать через какие испытания прошли наши предшественники. Хочется надеяться, что эта горькая правда сможет нас уберечь от повторения подобных ошибок.



В современном обществе на фоне усиливающего социального расслоения становится модным оправдывать политические репрессии 30-х годов прошлого века. Все чаще цитируются слова самого известного гитлеровского диверсанта Отто Скорцени, полагавшего, что массовые аресты в РККА, укрепили вооруженные силы Советского Союза:



«Гигантская чистка среди военных в 1937 году, проведенная после таких же массовых расстрелов среди политиков ввела в заблуждение… Однако Красная армия, вопреки всеобщему мнению была не ослаблена, а укреплена… Посты репрессированных командиров армий, корпусов, дивизий, бригад, полков и батальонов заняли молодые офицеры – идейные коммунисты… После тотальной, ужасной чистки 1937 года появилась новая армия, способная перенести самые жестокие сражения. Русские генералы выполняли приказы, а не занимались заговорами и предательством, как это случалось у нас на самых высоких постах».



Необходимо знать какими методами велась пресловутая чистка. И, если судить по итогам первого этапа Великой Отечественной войны, то окажется, что «вычистили» не тех. Я отношусь к числу исследователей, считающих, что озвучиваемые сегодня причины, ошибки, тактическая и стратегическая неграмотность советского командования, необученность личного состава не объясняют трагического поражения Красной армии летом 1941 года.



Чистка, особенно если она проводилась такими изуверскими способами, о которых идет речь, априори не могла принести даже минимальных результатов. В несуществующих преступлениях признавались честные люди, виновность или невиновность которых таких, как Давыдов и его подручные, абсолютно не интересовала. Их    волновало только число арестованных, а оно на Камчатке весной – летом 1938 года стремительно росло. Ночи не проходило, чтобы в тюрьме КОУ НКВД не появлялись новые «постояльцы».



Из-за того, что внутренняя тюрьма управления оказалась переполненной, арестованных начали размещать на гауптвахте пограничного отряда, абсолютно неприспособленной для длительного содержания обвиняемых.



Доходило до полного произвола. В обвинительном заключении по делу Евлахова упоминается об одном исключительном случае даже для весьма формальных правил ведения следствия того периода. Обвиняемых судили заочно. Информацию об арестованных направляли по телеграфу, без вызова подследственных на военную коллегию или на заседание тройки.



4 мая 1938 года Н.М. Давыдов отправил в Хабаровск шифровку на 48 следственных дел, рассмотрение которых подлежало военной коллегией. В телеграмме указывалось, что все перечисленные арестованные признали себя виновными в участии в деятельности правотроцкистской контрреволюционной организации.



Евлахов, исполнявший во время непродолжительного отсутствия Давыдова обязанности начальника УНКВД по Камчатской области, 29 мая получил из Хабаровска телеграмму о том, что из числа тех 48 человек – 40 осуждены к высшей мере наказания. Привести приговоры в исполнение предлагалось на месте. Евлахов не ставит в известность краевое УНКВД и Военную коллегию Верховного суда, что следствие по этим делам не завершено. Он ограничивается тем, что 2 июня уточняет у Хабаровска фамилии осужденных и запрашивает подтверждение исполнения приговоров на месте. Через девять дней с санкции Евлахова 40 арестованных, следствие в отношении которых продолжалось, расстреляли.



Трудно понять такие поступки, находящиеся за гранью добра и зла. Сегодня невозможно подсчитать сколько человек арестовали по приказам Давыдова и Евлахова. Репрессии обрушились на партийных, советских и хозяйственных работников, простых обывателей. Но опять-таки в процентном отношении к общему количеству больше всего арестов проводилось среди чекистов и пограничников. Репрессиям подвергались сотрудники УНКВД по Камчатской области И.Ф. Баранцев, Иван Константинович и Василий Михайлович Григорьевы, И.И. Ермаков, В.Г. Сучков, Николай Михайлович и Никифор Тимофеевич Страховы, Н.А. Цымбалист и многие, многие другие.



Уцелевшим сотрудникам КОУ НКВД прежнего состава демонстрировали откровенное недоверие. Чекистов начали делить на «новых» и «старых». Все шло к тому, что последних вскоре не останется вовсе. Им доверяли самые грязные дела, за малейшие нарушения жестоко наказывали.



В пограничном отряде первая большая волна арестов прокатилась вслед    за вызовом в Хабаровск А.П. Льва. Период репрессий, развернутый Н.М. Давыдовым по распоряжению Г.С. Люшкова, захватил М.Л. Аранского, А.Н. Волкова, Я.А. Каукула, А.Ф. Мейю, Э.И. Рукса, И.Я. Орраву, Я.Я. Юндзиса и еще десятки командиров и политработников.



(Снимок 18. Александр Петрович Лев)



Усиленно собирался компромат и на сменившего на должности начальника Камчатского отряда морпогранохраны А.П. Льва полковника Михаила Николаевича Шишкарёва. Он также несколько месяцев временно возглавлял КОУ НКВД. Но подчиненные уважали своего командира за грамотность, принципиальность и прекрасные человеческие качества. Мало, кто согласился оклеветать командира.



(Снимок 19. В первом ряду (слева направо) майор А.Ф. Мейя и полковник М.Н. Шишкарев среди пограничников, награжденных орденами).



Следователь Г.С. Глотов рассказал об одном очень показательном эпизоде, связанном с допросом Н.М. Давыдовым командира петропавловской маневренной группы майора Андрея Николаевича Волкова. Начальник КОУ требовал от пограничника компрометирующих показаний на М.Н. Шишкарёва. Волков твердо заявил: «Можете меня замучить на следствии, но я о Шишкарёве ничего писать не стану». Давыдов оценил решительность и смелость арестованного и перешел к другим вопросам.



Спешу читателя обрадовать. А.Н. Волкова за отсутствием состава преступления освободят в 1939 году. В годы Великой Отечественной войны ему предстоит успешно командовать вначале полком, затем 115-й отдельной стрелковой бригадой. В числе его боевых наград – ордена Красного Знамени, Отечественной войны I степени, ордена Суворова и Кутузова II степеней.



(Снимок 20. Наградной лист на полковника А.Н. Волкова).



Нам не дано знать, мучила ли в бреду ночей совесть Николая Давыдова, когда пьяное забытье уступало место трезвому осознанию ужасающей реальности, или его тревожила только собственная судьба. Но хочется верить, что русский человек 37 лет от роду не мог ни задумываться: во имя чего он обрекает невинных людей на смерть, или отправляет на долгие годы, а то и навсегда, в места лишения свободы. Возможно, что Давыдов ценой чужих жертв надеялся пережить сволочные времена. Не получилось.



Деятельностью его, похоже, в Хабаровске и Москве оставались недовольны. Во всяком случае, уже в июне 1938 года нарком НКВД СССР Н.И. Ежов подписал приказ о назначении начальником Камчатского областного управления недавно переведенного из партийных органов на чекистскую работу капитана госбезопасности Александра Петровича Клейменова, который в начале лета в составе бригады 11 отдела ГУГБ НКВД находился во Владивостоке. Он срочно вернулся в Москву и добился приёма у Н.И. Ежова.



Клейменову удалось убедить наркома отменить приказ о назначении на Камчатку с расплывчатыми обоснованиями «по семейным обстоятельствам».



Тогда Давыдов устоял, но радость его продолжалась недолго. Вскоре он с ужасом узнал, что Генрих Люшков, карательные инструкции которого Давыдов старательно реализовывал на Камчатке, перебежал к японцам. Последовавшие затем события подтвердили опасения Давыдова. В чекистских органах Дальнего Востока началась очередная чистка. Затронула она, как водится, с некоторым опозданием и Камчатку. В пришедшей в начале сентября 1938 года шифровке Давыдова известили о том, что в Петропавловск первым пароходом направляется оперативная группа во главе со старшим лейтенантом госбезопасности Владимиром Ивановичем Ивановым и его помощником Петром Ивановичем Столяровым.



Цели направленных на полуостров чекистов для Давыдова тайны не составляли. Еще совсем недавно такую же миссию возлагали и на его. Первая же встреча с В.И. Ивановым подтвердила самые худшие опасения бывшего начальника КОУ. Ареста Давыдов дожидаться не стал. Поздним вечером он приставил наган к виску… Дрожащим пальцем надавил на курок… В последний момент ствол соскользнул в сторону…



Николай Давыдов еще долго оставался в сознании. Скончался он на следующий день. Самоубийство бывшего начальника КОУ назвали «вредительским актом врага». Хоронили Николая Давыдова под покровом сумерек за чертой городского кладбища. Вскоре о его могиле забыли…



А Иванов и его бригада принялись «искоренять» последствия «вражеской античекистской деятельности Давыдова». Но вначале ничего не менялось, кроме фамилий следователей. Приехавших на Камчатку с Давыдовым сотрудников НКВД арестовали и отправили в Хабаровск, правда, не сразу, а спустя несколько месяцев. Их места заняли помощники В.И. Иванова. Он начал «вникать в камчатскую специфику», еще находясь в краевом управлении.



В августе 1938 года почти всех арестованных камчатских чекистов и пограничников, согласно телеграфному распоряжению направили в Хабаровск. Не исключаю, что причиной тому стали массовые отказы подследственных от показаний, выбитых под пытками. К этому времени появились первые примеры освобождения граждан, которые, несмотря на побои и психологическое давление, не оговорили себя. У арестованных появился стимул проявлять стойкость. От показаний отказались П.П. Лепин, А.Н. Волков и многие другие. Дела о военном, латышском и прочих заговорах на Камчатке рассыпались на глазах…



В.И. Иванов, получив назначение начальником КОУ, оставаясь в Хабаровске, времени не терял. Он начал вызывать на допросы эпатированных из Петропавловска арестованных. Их надеждам на то, что с назначением нового начальника областного управления, отношение к их якобы контрреволюционной деятельности изменится, не оправдалось.



5 сентября В.И. Иванов на допрос вызвал П.П. Лепина. Вот как он описывает встречу с новым начальником КОУ:



«Присутствовали лейтенант Столяров, неизвестный мне лейтенант и Евлахов. Я Иванову доложил историю моих показаний и, естественно, от них отказался. В результате был зверски избит сначала Ивановым, кулаком по шее до потери сознания, затем повалили на пол, били пряжками поясных ремней и топтали ногами, требуя подтвердить, что я завербован Львом. Под утро всего окровавленного меня свели в карцер, где я сидел вместе с майором Волковым». Он также побывал на допросе у В.И. Иванова.



Новому начальнику КОУ Г.С. Глотов, в надежде, что правила ведения следствия кардинально изменятся, в начале октября 1938 года подробно рассказал о «безобразном избиении арестованных, искаженных методах допросов». Иванов отреагировал совершенно неожиданно для молодого следователя. Начальник КОУ резко заявил, что «Глотов хочет оправдать врагов».



На оперативном совещании, проходившем вскоре после самоубийства Н.М. Давыдова, В.И. Иванов отметил, что еще в Хабаровске он знакомился с частью уголовных дел, присланных в краевой центр с Камчатки, и убедился в том, что «они «липа» от начала до конца». Участники совещания ожидали, что после такого вступления новый начальник потребует отказаться от пыток и свернуть незаконные аресты… Но прозвучало совсем другое, привычное: «Врагов били и будем бить».



На последующих совещаниях В.И. Иванов конкретизировал «новую методику»: «Бить можно, но только с моего разрешения». Многих сотрудников, конечно, такие установки устраивали. Значительная часть чекистов, особенно молодых, пришедших в 1937 – 1938 годах на смену расстрелянным и отправленным в лагеря сотрудникам, даже не представляла, что существуют другие формы и методы оперативной работы.



Вскоре В.И. Иванов на практике продемонстрировал свои способности вести следствие. Исходя из логики его действий на Камчатке, нетрудно предположить, что новый начальник КОУ получил в Хабаровске четкие указания «выбить» компрометирующие показания на М.Н. Шишкарёва. Во всяком случае, В.И. Иванов очень активно занимался этим, не останавливаясь перед средствами.



Он и К.Н. Случанко вели допросы секретаря партбюро пограничного отряда К.Н. Воловича, настойчиво добиваясь показаний о вербовке его в контрреволюционную организацию М.Н. Шишкарёвым. Несколько дней политработник держался. Тогда Иванов решил проводить допросы по «собственной методике». Идя ранним утром на службу, начальник КОУ прихватил с собой три березовых палки. Войдя в кабинет, В.И. Иванов распорядился отправить секретаршу домой, и вызывал на допрос Воловича. «Конвейерный» допрос Воловича продолжался 12 суток. Его избивали березовыми палками, пряжками от поясных ремней пока не добились нужного «признания». Но показаний Валовича оказалось недостаточно для ареста М.Н. Шишкарёва. Вскоре полковник получил назначение в Главное управление пограничных войск НКВД СССР и стал недоступен для В.И. Иванова и его подручных.



Ситуация с ведением следствия на Камчатке, как и в целом по стране, начала меняться после издания НКВД СССР в конце октября 1938 года приказов №№ 00701; 00703, которые требовали исправлений недостатков следственной работы. Под ними понимались фальсификации показаний, избиения арестованных, конвейерные допросы. Приказы, выполняя волю И.В. Сталина, выразившего недовольство чрезмерным размахом репрессий, незадолго до увольнения с поста наркома внутренних дел подписал Н.И. Ежов. 17 ноября того же года появляется закрытое постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия».



В нём отмечалось, что «массовые операции по разгрому и выкорчевыванию враждебных элементов, проведенные органами НКВД в 1937—1938 годах при упрощенном ведении следствия и суда, не могли ни привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и Прокуратуры. Больше того, враги народа и шпионы иностранных разведок, пробравшиеся в органы НКВД, как в центре, так и на местах, продолжая вести свою подрывную работу, старались всячески запутать следственные и агентурные дела, сознательно извращали советские законы, производили массовые и необоснованные аресты, в то же время спасая от разгрома своих сообщников, в особенности засевших в органах НКВД».



Постановление подводило черту под временем и жизнью Н.И. Ежова. 25 ноября его на посту наркома внутренних дел сменил Л.П. Берия. Он опять-таки, выполняя политическое решение главы государства, взял курс на сворачивание политического террора и проведение реабилитационных мероприятий в отношении сотен тысяч безвинно арестованных и осужденных. Разумеется, тех, кому довелось дожить до декабря 1938 года.



Из арестованных, чьи фамилии названы на страницах книги, были освобождены из-за отсутствия состава преступления М.Л. Аранский, Б.А. Балкус, М.И. Белобородов, А.Н. Волков, В.М. Григорьев, А.Ф. Мейя, И.Я. Оррав, Э.И. Рукс, Н.Т. Страхов, В.Г. Сучков. Н.А. Цимбалист и многие другие. В 1940 году вышел на свободу и П.П. Лепин. Далеко не все нашли в себе силы продолжить службу в органах безопасности и пограничных войсках. В список исключений входит П.П. Лепин. После освобождения он получил перевод в Управление НКВД по Башкирской АССР, откуда в послевоенные годы уволился в запас в звании полковника. Скончался Петр Петрович в 1963 году.



Большинство расстрелянных в период политических репрессий камчатских чекистов и пограничников, в том числе А.П. Лев, в последующие годы были реабилитированы. Тем, кто оказался причастен к незаконным репрессиям, пыткам и фальсификациям, в реабилитации отказали. Неожиданно для меня в этой малопочтенной категории оказался один из первых камчатских чекистов Николай Михайлович Страхов, арестованный 19 мая 1938 года. Расстреляли его спустя четыре месяца.



С просьбами    о реабилитации Страхова неоднократно обращались вдова сотрудника, два его сына – активных участников Великой Отечественной войны. И всякий раз родственники Николая Михайловича получали отказ.    Им отвечали, что их муж и отец «подписывал согласия на арест граждан по делу «Автономной Камчатки» и обвинительные заключения по делам, фигурантов которых в 50-е годы прошлого века реабилитировали».



Такое решение военной прокуратуры не может ни удивлять, если учитывать, что реабилитированы В.К. Варпа, А.П. Лев, избежал судебного преследования П.П. Лепин, которые в деле «Автономной Камчатки» играли, что называется «солирующие» партии. Страхов, по отзывам сослуживцев, был очень мягким человеком. Он и никогда не применял к подследственным силовых методов воздействия. Более того, Николай Михайлович, с трудом оправившись от травм, которые получил в авиационной катастрофе, в 1934 году написал рапорт с просьбой уволить его из органов безопасности. Его уговорили остаться, но сколь-либо серьезных дел из-за слабого здоровья, мягкого характера Страхову не поручали. Один из пунктов обвинений, которые ему вменялись, касался того, что он прикрывал «врагов народа», попустительствовал и не давал должной политической оценки контрреволюционным преступлениям». И все-таки Н.М. Страхов до сих пор не реабилитирован.



(Снимок 21. Николай Михайлович Страхов).



А вот В.И. Иванову практически сошла с рук его «методика ведения допросов». С Камчатки старшего лейтенанта перевели со значительным понижением, а затем и вовсе уволили из органов государственной безопасности, но уголовное преследование его миновало.



А.В. Евлахова и К.Н. Случанко арестовали в 1939 году. Их приговорили, соответственно, к десяти и пяти годам лишения свободы. К.Н. Случанко использовал возможность, предоставленную указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 июля 1942 года некоторым категориям осужденным, искупить вину на фронтах Великой Отечественной войны. Был дважды ранен. В представлении к награждению орденом Красной Звезды рядового 145-го запасного стрелкового полка 1-го Прибалтийского фронта Константина Николаевича Случанко, которое датировано мартом 1945 года, вообще нет упоминания о судимости бывшего сержанта госбезопасности. Упоминается, что он отправился на фронт добровольцем…   



В.И. Иванов еще некоторое время после того, как наркомат возглавил Л.П. Берия, оставался начальником КОУ. Ему пришлось делать доклад о работе в новых условиях, с максимальным соблюдением существующих правовых норм на партийном собрании коммунистов управления. Его партком КОУ провел в соответствии с директивой ЦК ВКП(б).



Собрание проходило бурно и долго – три дня, с 10 по 12 декабря. На нём, как водится, «горячо и всем сердцем» поддержали решения партии и правительства, мужественно каялись в прошлых грехах, клеймили позором разоблаченных врагов народа    А.П. Льва и Н.М. Давыдова, призывали к усилению борьбы с троцкистами и прочим контрреволюционным элементом. На собрании объявили о возбуждении уголовного дела за пытки и фальсификацию следственных дел в отношении оперуполномоченного Владимира Семеновича Сорокина.



(Снимок 22. Владимир Семенович Сорокин).



Мне не удалось найти документов, подтверждающих виновность В.С. Сорокина. Зато смог познакомиться с его представлением к ордену Отечественной войны II степени. К этому времени он проходил службу в разведотделе 2-го Белорусского фронта. В представлении отмечается:



«Тов. Сорокин… лично сам подобрал и подготовил 14… разведчиков для работы в тылу противника. Им созданы две радиофицированные разведывательные группы в тылу противника, которые работают в чрезвычайно трудных условиях на территории Германии и ежедневно дают ценные данные о войсках противника.



Тов. Сорокин лично сам проводил выброску групп в глубокий тыл врага. В результате умелой и кропотливой работы по подготовке разведчиков для работы в тылу противника, потерь и провалов среди разведчиков не было»…



На партийном собрании камчатских чекистов назывались фамилии и других сотрудников, чья следственная и агентурная работа, мягко говоря, не укладывалась в русло новых требований. И все-таки сотрудники КОУ многое утаили. Значительную часть камчатских чекистов полуправда устраивала. Но, оказалось, что далеко не всех.



20 января 1939 года на заседании парткома КОУ один из его членов оперуполномоченный, сержант госбезопасности Павел Яковлевич Новиков заявил, что пытки, «липование» уголовных дел, аресты невинных граждан продолжаются. Назвал чекист фамилии избитых и, по его мнению, незаконно арестованных граждан – Афанасьева, Маган, Ткачева, Чернышова, Кальченко, Осиюка, Ельбо, Пичугина, Катаева и других. Как следовало из выступления Новикова, не стоял в стороне от пыток и «липования» уголовных дел и Владимир Иванович Иванов, в чём, как мы уже знаем, сержант госбезопасности не ошибался.



Заявление Новикова решили вынести в повестку дня экстренно созванного партийного собрания. Оно состоялось 26 января 1939 года. На нём кроме сотрудников КОУ присутствовали Сергей Николаевич Николин, сменивший недавно арестованного первого секретаря Камчатского обкома ВКП(б) В.И. Кутейникова и специально прилетевший на партсобрание представитель краевого УНКВД старший лейтенант госбезопасности Сергей Петрович Красильников[30].



(Снимок 23. Сергей Петрович Красильников).



Собрание вновь оказалось длительным и еще более эмоциональным, чем предыдущее. На нём присутствовали практически все оперативные сотрудники КОУ – 19 членов ВКП (б) и 5 кандидатов в члены партии.



В.И. Иванов пытался провести партийное собрание по собственной режиссуре. Вначале выступали сотрудники, которые поддерживали начальника управления и не забывали вспоминать об «историческом постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б)». Казалось, этими пустыми фразами разговор ограничится. По его завершению примут резолюцию, квалифицирующую П.Я. Новикова как демагога и провокатора. Но не прошло и часа, как атмосфера партийного собрания кардинально поменялась.



Оказалось, что сторонников у Новикова, к его искреннему удивлению, значительно больше, нежели он мог ожидать. Его поддержали А.К. Григорьев, И.И. Шутылев, Р.Н. Попов и другие. Все они прекрасно понимали, чем могут обернуться для них откровенные выступления на партийном собрании, но, видимо, чекистам уже настолько опостылело то неправедное дело, которым их заставляли заниматься, что сотрудники НКВД оказались готовы рискнуть собственными головами.



Поддержал Новикова и секретарь обкома С.Н. Николин:



«Мне известны дела НКВД, и вот, когда просматриваешь то или другое дело, то выглядит оно настолько примитивно, кустарно, что не чувствуется глубокого вскрытия контрреволюционной, подрывной, шпионской деятельности. Дела проводятся поверхностно, отсутствуют показания свидетелей, очные ставки, а, главное, не чувствуется той глубокой агентурно-следственной работы, на которую указывают исторические решения СНК и ЦК от 17 ноября 1938 года…



Работники УГБ должны набраться мужества по-партийному рассказать о своих античекистских поступках, раз и навсегда покончить с ними, и это собрание должно покончить навсегда с теми извращениями, которые имели место в агентурно-следственной работе.



После данного собрания необходимо еще раз посмотреть каждому оперативному работнику свои дела с тем, чтобы был положен конец античекистской практике, которая имела место в КОУ НКВД. После данного собрания никаких оправданий быть не может, и за малейшее нарушение указаний партии и советского правительства будем строго наказывать».



Колючее молчание, повисшее в помещении, где проходило партийное собрание, ясно говорило, что выступление секретаря обкома угнетающе подействовало на большинство сотрудников. Обстановку сосредоточенных раздумий поспешил разрядить С.П. Красильников:



«В ноябре 1938 года в Хабаровск прибыл новый начальник Управления НКВД Никишов[31], который перед отъездом имел беседу с товарищем Берия. Он поставил перед Никишовым задачу выправить работу в аппарате НКВД в соответствии с постановлением СНК и ЦК от 17 ноября 1938 года, и те товарищи, которые поймут это и перестроятся в работе, устранят имевшие место извращения в следственной работе, не будут наказаны и останутся работать в органах НКВД».



(Снимок 24. Иван Федорович Никишов, Хабаровск, 1939 год).



Работа чекистов в формате двойных стандартов, к сожалению, продолжалась и в 1939-м, и в последующие предвоенные годы. В оперативных коллективах царила убийственная психологическая обстановка, главной отличительной чертой которой являлось недоверие всех и каждого друг к другу. К этому следует добавить низкие образовательный и культурный уровни значительной части сотрудников.



Начальник внутренней тюрьмы КОУ Немкевич, отчитываясь перед коммунистами об итогах партийной учебы, не без стыда признался, что за три года из-за колоссальной служебной нагрузки только однажды сходил в кино, а «от усталости у него болит голова, и он не может читать».



Закономерно, что сложная нравственная ситуация в чекистских коллективах не позволяла добиваться высоких оперативных результатов, снижала морально-психологическую устойчивость сотрудников, что оборачивалось крайне неприятными происшествиями…



В конце марта 1939 года руководство КОУ направило в Усть-Большерецк для выполнения оперативного задания группу в составе трех человек. Возглавил её заместитель Иванова П.И. Столяров. Кроме него в группу вошли И.И. Шутылев и секретарь парткома управления А.Б. Полоумов. В дорогу чекисты отправились на собачьих упряжках.



Когда 2 апреля секретарь обкома С.Н. Николин попросил Иванова срочно зайти к нему, начальник КОУ не предполагал, что речь пойдет об его сотрудниках, командированных в Усть-Большерецк. Владимир Иванович настраивался на неформальную беседу, но Николин против обыкновения встретил Иванова сухо. После холодного рукопожатия секретарь обкома передал начальнику КОУ два листа бумаги. Протягивая их, Николин, как показалось Иванову, произнес с плохо скрываемым злорадством: «Посмотри-ка, что твои «орлы» вытворяют».



Переданные листы оказались милицейским протоколом. То, что он попал напрямую в руки секретаря обкома, а не к начальнику КОУ, которому в тот период подчинялась местная РКМ[32], неприятно удивило Иванова. Такое положение вещей грозило поставить крест на карьере начальника КОУ. Владимир Иванович, вытерев о синюю диагональ галифе внезапно вспотевшие руки, принялся читать протокол. Из него следовало, что Столяров, Шутылев и Полоумов всю дорогу до Усть-Большерецка пьянствовали. На ночевках в селах они набирались так, что не могли самостоятельно добраться до квартир, в которых остановились. И местные жители доставляли почти бесчувственные тела чекистов до нужных домов. А пока сотрудники НКВД еще владели собственными ногами, они в поисках интимных приключений заглядывали в дома вдов и солдаток. В пути между чекистами случилось несколько драк, со следами которых на лице они и появились в Усть-Большерецке.



В районном центре все трое расположились на квартире местного коллеги, где, устроив очередную пьянку, опрокинули на пол зажженную свечу, после чего половина поселка тушила вспыхнувший пожар.



До беседы с секретарём обкома Иванов ничего о дорожных «приключениях» подчиненных не знал, и поверить в них не мог. Начальник КОУ, прочитав милицейский протокол, решительно заявил:



- Это провокация, товарищ Николин!



- Я предполагал такой ответ, поэтому попросил АКО[33] приготовить для нас самолет. С утра вылетаем в Усть-Большерецк, - завершил разговор секретарь обкома.



При разбирательстве на месте факты из милицейского протокола подтвердились. Подобные инциденты в той обстановке, которая царила в чекистских коллективах, имели очевидные причины. Психика человека не способна в течение длительного времени выдерживать запредельные психологические нагрузки, подпитываемые постоянными ожиданиями ареста…



Столярова, Шутылева и Полоумова наказали серьезно, но в органах государственной безопасности оставили. После преступных чисток 1937 – 1938 годов недостаток кадров, особенно располагающих опытом чекистской работы, в ГУГБ почти приобрел характер катастрофы.



Часто добиваться позитивных результатов в оперативной работе в значительной степени позволяли сформированные в прошлые годы система информирования и широкая сеть внештатных сотрудников. Благодаря им стало известно об убийстве, совершенном 8 ноября 1937 года в бухте Наталия на частном рыбозаводе. Он    принадлежал фирме «Братья Люри»[34].    Старший зимовщик Павел Владимиров выстрелом из охотничьего ружья убил кунгасного плотника Кирилла Борисова и ранил моториста Сергея Волошина.



Поначалу ничего не предвещало кровавой развязки. Накануне, 7 ноября, в общежитии-бараке, в котором остались охранять завод и ремонтировать оборудование и кунгасы шестнадцать рабочих, бурно отмечали 20-ю годовщину Октябрьской революции. Участники празднества нарушили одно из главных условий, которые хозяева промысла ставили перед зимовщиками – абсолютная трезвость. Водки у рабочих не было. Её заменили бражкой, специально поставленной для этого повода. Старший зимовщик Павел Владимиров и шкипер Захар Кирой, проживавшие с женами в отдельном флигельке администрации, в праздновании участия не принимали. Должностные инструкции требовали от них прекратить пьянку. Но Владимиров и Кирой, посовещавшись, решили сделать вид, что ничего не происходит. Попытки помешать пьяному разгулу могли расценить и как стремление сорвать празднование юбилея    Великого Октября. А в 1937 году и за меньшие прегрешения перед новой властью карали расстрельной статьёй.



Утро следующего дня, казалось, подтвердило правильность избранной старшим зимовщиком и шкипером тактики. Жизнь вошла в привычное русло. Уже в сумерках Кирой, а вскоре и Владимиров отправились в общежитие рабочих, чтобы скоротать там вечер за бильярдным столом. Они не знали, что в бараке кое-кто продолжает праздновать.



Дождавшись очереди, Владимиров только и успел выложить треугольник шаров на зеленое сукно бильярдного стола, над которым стояло плотное сизое облако махорочного дыма, как из своей комнаты в изрядном подпитии вышел Кирилл Борисов. Заметив старшего зимовщика, плотник направился к нему. Не говоря ни слова, Борисов попытался выхватить из рук Владимирова кий, давая понять, что в бараке начальству не рады.



Старший зимовщик свое место за бильярдным столом уступить не пожелал, за что получил от Борисова два удара головой в челюсть. Владимирову пришел на помощь Кирой, но и плотник без поддержки не остался. К нему присоединился сосед по комнате Волошин, также изрядно выпивший. В драку моторист вступил с ножом, который ему использовать, впрочем, не позволили. Основная масса рабочих в потасовке не участвовала. Они и разняли драку. Владимиров и Кирой отправились во флигель к женам с разбитыми носами и губами.



А вскоре туда подтянулись и Борисов с Волошиным. После нескольких безрезультатных попыток, они взломали дверь во флигель, где их уже ждали с заряженными охотничьими ружьями Владимиров и Кирой. Но стрелял только старший зимовщик. Он одновременно разрядил оба ствола...



Истекающие кровью Борисов и Волошин с трудом добрались до комнаты в бараке. Утра следующего дня кунгасный плотник уже не дождался. Волошин к весне сумел оправиться от ран. Чтобы он молчал о происшествии, Владимиров всю зиму снабжал его дополнительным пайком «для укрепления здоровья».



Прошло несколько месяцев, кровавую историю в бухте Наталия участники инцидента начали забывать. Гибель человека зимовщики, чтобы не осложнять себе отношений с хозяевами, надеялись выдать за несчастный случай. Но с первым побывавшим на промыслах «Братьев Люри» пароходом в КОУ получили информацию об убийстве рабочего.



В мае 1938 года сержант госбезопасности Евгений Степанович Оглуздин арестовал в бухте Наталия Павла Федоровича Владимирова. Там же сотрудник КОУ допросил рабочих, зимовавших на промыслах фирмы «Братья Люри». Оказалось, что конфликт между Владимировым и оказавшимися в его подчинении людьми зрел давно. Во время путины, старший зимовщик, возглавляя бригаду плотников, всячески занижал им расценки, не выдавал положенные одежду и обувь. Рабочие жаловались на то, что Владимиров «отдал работавшей в бухте экспедиции сгущенное молоко, тем самым все дети, находившиеся на зимовке, остались без молока, взамен молока Владимиров получил для личных нужд дробь и порох». Заболевшим цингой рабочим старший зимовщик отказывал в улучшении питания, многих оскорблял. После убийства Борисова он откровенно сказал недовольным его деятельностью обитателям бухты Наталия: «Зарядов у меня хватит еще на сто рабочих».



Решающим же звеном, предопределившим дальнейшую трагическую судьбу Павла Владимирова, стал выяснившийся в ходе следствия факт, касающийся прежней жизни старшего зимовщика. Он оказался сыном кулака, высланного органами ОГПУ в 1929 году на спецпоселение, куда надлежало отправиться и 19-летнему Павлу. Но он высылки дожидаться не стал и отправился на Камчатку, надеясь переждать вдалеке лихие времена.



Тройка УНКВД по Дальневосточному краю 10 августа 1938 года приговорила Павла Федоровича Владимирова к высшей мере наказания. Реабилитации он не подлежит.



В этом уголовном деле, основанием для заведения которого, безусловно, явилось особо тяжкое преступление, чувствуется недостаток опыта ведущего следствие молодого сотрудника КОУ Е.С. Оглуздина. Он, скорее всего, изначально определил для себя несомненную виновность Владимирова и в этом ключе строил следственную работу. Такая линия не позволила составить объективную картину совершенного преступления. Я не нашел в материалах уголовного дела показаний шкипера Захара Кирой. Его свидетельства могли бы дополнить картину трагедии в бухте Наталия.



Советским чекистам требовалось быстро учиться современным методам работы. Очень часто недостаток образования, нехватку профессиональных навыков они старались    компенсировать настойчивостью, мужеством, убежденностью, которая не всегда способствовала установлению истины. Ведомственные приказы 30-х годов прошлого века со свойственной им информативной лаконичностью позволяют вспомнить о многих славных делах камчатских чекистов.



Тридцать три из них отмечены приказом ОГПУ № 131 от 7 июля 1934 года «за исключительную энергию и инициативу в деле мобилизации местных сил и средств для спасения челюскинцев. Двое из них, А.В. Небольсин и Я.Г. Погорелов, награжденные ведомством знаками Почетный чекист и трехмесячным окладом содержания, «участвовавшие лично в спасении челюскинцев… за особые заслуги правительством Союза ССР награждены орденами Трудового Красного Знамени».



Один из приказов, подписанный 3 мая 1936 года заместителем наркома внутренних дел комиссаром государственной безопасности 1 ранга Г. Прокофьевым, рассказывает об инциденте в Охотском море:



«18 марта с.г. на пароходе «Сучан» следовал с чрезвычайно секретной правительственной корреспонденцией фельдъегерь отделения связи Приморского облотдела УНКВД ДВК тов. Комаровский Венедикт.



У берегов Японии пароход был задержан властями Японии.



При производстве последними 23 марта повального обыска на пароходе, создалась непосредственная угроза изъятия секретной корреспонденции. Не имея возможности спасти её, тов. Комаровский при помощи пом. уполномоченного Камчатского облотдела того же УНКВД тов. Ким Г.А. сумел уничтожить все секретные документы, спрятав и доставив в целости ценную почту на сумму 149.110 рублей».



Комаровского наградили знаком «Почетный работник ВЧК-ОГПУ», Кима – боевым оружием.



Несколько строчек другого приказа НКВД разворачивают перед нами целое полотно, запечатлевшее величие подвига, который, как часто случается в жизни, соседствует с большой трагедией.



Он датирован 15 декабря 1936 года:



«Из Охотской тюрьмы убежало четверо заключенных и занялись грабежом. Выехавшая для поимки бежавших опергруппа во главе с начальником Охотского районного отделения НКВД младшим лейтенантом государственной безопасности тов. Белолипским К.В. и врид начальника районного отделения РКМ тов. Леонтьевым В.А. настигла бандитов и после часовой перестрелки захватила и доставила в Охотск.



Во время перестрелки с бандитами врид начальника отделения РКМ тов. Леонтьев тяжело ранен.



Начальник райотделения НКВД – младший лейтенант государственной безопасности тов. Белолипский при возвращении в Охотск попал в пургу и замерз».



Семье погибшего сотрудника Н.И. Ежов распорядился выдать две тысячи рублей. А впереди чекистов и весь наш народ ждали и вовсе невероятные испытания.



До начала второй мировой войны оставалось совсем немного. Но этого времени сотрудникам органов безопасности Союза ССР хватит, чтобы оправиться от понесенных потерь в годы репрессий. Они сумеют достойно противодействовать гитлеровским спецслужбам накануне и в годы Великой Отечественной войны. Казалось бы, разведка и контрразведка СССР, ослабленные политическими репрессиями, в борьбе против ведомств Канариса, Кальтербрунера и Шеленберга, против японского разведывательного сообщества являлись явными аутсайдерами. Но, как мы знаем, события после ряда ошибок и неудач, в целом, развивались по нашему сценарию.



Политическое руководство страны, понимая необходимость укрепления органов безопасности государства, 3 февраля 1941 года создает Народный комиссариат государственной безопасности. В специальном постановлении ЦК ВКП(б) подчеркивалась необходимость «максимального улучшения агентурно-оперативной работы». На созданный наркомат возлагались четыре основные задачи. Среди них ведение разведывательной работы за границей, а также борьба с подрывной, шпионской, террористической деятельностью иностранных разведок внутри СССР. По-прежнему считались актуальными оперативная разработка и ликвидация остатков антисоветских партий и контрреволюционных формирований среди различных слоёв населения СССР, в системе промышленности, на транспорте, связи, сельском хозяйстве, в вооруженных силах и правоохранительных органах. На НКГБ также возлагалась охрана руководителей партии и правительства.



Возглавил Народный комиссариат государственной безопасности Всеволод Николаевич Меркулов. В июле 1941 года НКГБ и НКВД вновь сольют, но дальнейшие события очевидно продемонстрируют необходимость существования органов безопасности в рамках отдельного наркомата. В 1943 году НКГБ воссоздают.



Прежде, чем перейти к следующей главе, мне хочется напомнить уважаемому читателю, что тот период в жизни Советского Союза, которому посвящалось предыдущее повествование, являлся не только временем тяжелейших потерь и трагедий, но и величайших достижений и побед. Такова сложная правда тех противоречивых лет.



Министр обороны США Уильям Перри в 1999 году в беседе с тогдашним начальником Главного управления международного военного сотрудничества Министерства обороны РФ Леонидом Ивашовым сказал замечательную фразу, которую нам, россиянам XXI века, следует знать: «Я не считаю себя лучшим знатоком советской истории, я просто всю научную жизнь этим занимаюсь, но и у меня есть черные дыры в вашей истории. Мне непонятен период с 1921-го по 1941 год. Ваша страна совершила такой рывок, как ни один народ в истории человечества».



Нам нельзя забывать, что тот противоречивый период предопределил Великую Победу нашего народа    во второй мировой войне.





[1] Культжилсбор – сокращение от «сбор на нужды жилищного и культурно-бытового строительства», местный налог в СССР, существовавший в 1931 – 1941 гг. В сельской местности плательщиками выступали все население и все хозяйства кроме колхозов.

[2] Река бассейна Анадыря, течет с юга на север.

[3] Часть Корякского нагорья.

[4] Ставки для колхозников и рабочих совхозов по культжилсбору были меньше, чем для единоличников.

[5] Светильник.

[6] Самоназвание чукчей, в переводе – настоящий человек.

[7] Михаил Иванович Калинин, председатель Верховного Совета СССР.

[8] 47-миллиметровое орудие Гочкиса являлось не дальнобойным, а скорострельным.

[9] Вячеслав Михайлович Молотов (1890 – 1986) советский государственный и партийный деятель, в 1933 году – председатель Совета народных комиссаров СССР.

[10] В неё входили оставшиеся на Камчатке чины бывшей пешей жандармской команды, перешедшие на сторону советской власти.

[11] Оккупация японскими    войсками северной части Сахалина продолжалась до 1925 года.

[12] Родович Владимир Теодорович, горный инженер АКО.

[13] Дягилев Георгий Александрович, горный инженер АКО.

[14] Рубецкая Вера Петровна, врач городской больницы.

[15] Огородникова, жена профессора Владимира Ивановича Огородникова, возглавлявшего НИС АКО.

[16] Смитт Константин Константинович, хирург городской больницы.

[17] Японская военная разведка в 20-х – 40-х гг XX века.

[18] Ныне город Хайхэ

[19] Полевой Петр Игнатьевич, горный инженер, постоянно проживавший во Владивостоке.

[20] Гайдамак Василий Ларионович, бывший заведующий петропавловским маяком, считался членом «Автономной Камчатки».

[21] Лех Станислав Матвеевич, коллежский советник в 1905 – 1917 гг. начальник Петропавловского уезда и одновременно начальник уездного полицейского управления. В 1917 году спешно покинул Камчатку, не забрав даже личных вещей.

[22] Малэс Ренэ, шведский ученый, энтомолог, член шведской научной экспедиции, работавшей на Камчатке в 1920 – 1924 гг. После того, как экспедиция отправилась на родину, остался на полуострове, намереваясь разбогатеть, разводя в неволе соболей. Его ферма прогорела, и в 1930 году он вернулся в Швецию. Новограбленов также назвал его членом АК.

[23] Дягилев Георгий Александрович, геолог, научный сотрудник НИС АКО, также проходил по делу АК, осужден на 10 лет лишения свободы.

[24] Имеется в виду Усть-Камчатск.

[25] Максимович Иван Васильевич, инженер, строивший деревообрабатывающий завод в Ключах.

[26] Хватовский Арнольд Георгиевич, заместитель начальника снабжения АКО.

[27] Системы пулеметов.

[28] Популярная в СССР марка папирос.

[29] Советский семиместный представительский автомобиль с кузовом типа «лимузин», выпускавшийся в 1936 – 1941 годах.

[30] Сергей Петрович Красильников – отец Рэма Сергеевича Красильникова, генерал-майора, в 1979 -    1991 гг. начальника 1 отдела ВГУ КГБ СССР.

[31] Иван Федорович Никишов (1894 - 1958), комиссар госбезопасности 3 ранга, с 29 ноября 1938 года по 19 ноября 1939 года начальник Управления НКВД Хабаровского края, затем начальник Главного управления    строительства Дальнего Севера НКВД СССР «Дальстрой».

[32] Рабоче-крестьянская милиция.

[33] АКО в 30-х годах прошлого века располагала своей авиацией.

[34] Братья Люри – Мейр Моисеевич и Абрам Моисеевич – сыновья высланного в XIX веке из Литвы участника антироссийского восстания. К 1937 году в живых оставался только Мейр Моисеевич, получивший после эмиграции из СССР в 1925 году японское гражданство. На этом основании он и владел промысловыми участками и заводом на территории Камчатки. После того, как М.М. Люри перед началом войны эмигрировал из Японии в США, его собственность на полуострове перешла фирме Ничиро.

***

Глава «От жандармской пешей команды - к отделу ГПУ» http://poluostrov-kamchatka.ru/pknews/detail.php?ID=178376
Глава «Сохранить и упрочить суверенитет…» http://poluostrov-kamchatka.ru/pknews/detail.php?ID=178788

 
По теме
Квадроцикл, на котором по озеру Приливному катались мужчина и две женщины, провалился под лед, передает РАИ «КАМЧАТКА-ИНФОРМ» со ссылкой на министра по ЧС Камчатского края Сергея Лебедева.
Сегодня ночью пресечена попытка киевского режима совершить террористическую атаку по объектам на территории Российской Федерации с применением реактивной системы залпового огня RM-70 «Вампир», сообщает "Звезда".
Александр Лукашенко и его шпиц Умка проинспектировали танковый батальон на границе с Литвой, президент с питомцем на коленях заслушал доклады белорусских военных, сообщает "Звезда".
В день теракта двое подростков помогали посетителям выбраться из здания, они выводили всех через запасные ходы на минус первом этаже, сообщает kp.ru.
По версии следствия, 40-летний мужчина, управляя технически исправным автомобилем "NISSAN TERRANO REGULUS", нарушил правила дорожного движения и совершил наезд на 13-летнюю девочку,
В ходе обысков изъято оружие, наличные, автомобили премиум-класса. Задержанные незаконно прекратили действие лицензии на добычу минеральной воды одним из предприятий — для будущего рейдерского захвата этой организации.
Глава СБУ Малюк указал на причастность своего ведомства к убийствам и покушениям на ряд украинских и российских политиков и общественных деятелей.
Оперуполномоченные управления по контролю за оборотом наркотиков УМВД России по Камчатскому краю задержали жителя города Петропавловска-Камчатского, подозреваемого в попытке сбыта наркотических средств в особо крупном размере.
Об этом сообщает МЧС по Свердловской области. Горноспасатели Североурльского военизированного горноспасательного отряда продолжают разбор завала для создания лаза, сообщает "Комсомолка".
У 18-летнего подростка поверхностные резаные раны предплечья, у мужчины 1991 года рождения осколочное сквозное ранение предплечья, у мужчины 1989 осколочные ранения руки, у женщины 1957 года рождения перелом голени,
О ходе расследования ему доложили директор ФСБ Александр Бортников, Министр внутренних дел Владимир Колокольцев, Председатель Следственного комитета Александр Бастрыкин и директор Росгвардии Виктор Золотов, сообщает "Звезда".
В Петропавловске-Камчатском заместитель начальника ЦЛРР Управления Росгвардии по Камчатскому краю подполковник полиции Роман Белицкий и старший инспектор отделения контроля за оборотом оружия ЦЛРР Управления Росгвардии п
ЧП произошло в городе Рочестер, штат Миннесота, рассказали очевидцы. После столкновения с проводами транспортное средство пролетело примерно милю к востоку от места происшествия и приземлилось в поле.
        Как было установлено в судебном заседании,  несовершеннолетний К., 2007 года рождения,  вечером  10 ноября 2023 года,  находясь в одном из торговых центров города,
Петропавловск-Камчатским городским судом постановлен приговор в отношении 43-летнего жителя подмосковного Красногорска.
Мировым судьей Елизовского судебного района вынесен приговор по уголовному делу в отношении 24-летнего местного жителя, ранее неоднократно судимого за преступления против собственности.
Жительнице двухэтажного многоквартирного дома в Энгельсе относительно повезло, что ее жилье было на первом этаже – провалившись сквозь пол она никого не зашибла в ванной этажом ниже, сообщает "Комсомолка".
Управление Роспотребнадзора по Камчатскому краю отмечает, что по итогам 12 недели 2024 года эпидситуация по гриппу и ОРВИ оценивается, как благополучная:
Роспотребнадзор